Владимир Ковалевский: трагедия нигилиста

По всему городу были развешаны черные флаги, а также трехцветные и красные знамена, обрамленные черной каймой. Величественную колонну на площади Бастилии, воздвигнутую в честь республики, убрали цветами и венками из иммортелей; над головой венчающей ее статуи «Гения свободы» поднялось огромное черное полотнище. На площади Согласия статуи, символизирующие единение крупнейших городов Франции, также оделись в траур из черного крепа; а фигуру Страсбурга — главного города Эльзас-Лотарингии — парижане с ног до головы засыпали венками. В районах, предназначенных для расквартирования прусских солдат, спешно заколачивались окна и двери, вывозились товары из магазинов, выносилась мебель и всевозможные пожитки. Жители покидали свои дома. А подступы и подъезды преграждались баррикадами, чтобы неприятельские войска не имели никакого контакта с населением.

И когда пруссаки, тщательно выбритые и в тщательно вычищенных шинелях, сверкая надраенными пуговицами и пряжками, чеканя шаг и распевая бравурные марши, вступили в Париж, их встретил вымерший город.

...В конце февраля или начале марта 1871 года Ковалевские вернулись в Берлин, к прерванным занятиям. Перед отъездом из Парижа условились, что вскоре Анюта приедет к ним и вместе с Софой отправится в Россию.

Владимир Онуфриевич с нетерпением ждал этого времени. Уже целую зиму он рвался к брату, который из Неаполя перебрался на берег Синайского полуострова, в маленький городок Тор, близ Суэца, где изучал фауну Красного моря. Владимир хотел пожить вместе с Александром, поучиться у него сравнительной эмбриологии и, наконец, подготовить работу по геологии Синайского полуострова, «о которой не известно почти ничего». Он был уверен, что такое начало научной карьеры дало бы ему «хорошее имя и положение между молодыми геологами».

Обо всем этом Владимир писал Александру еще в декабре, и тот ухватился за его идею. Но поездке категорически воспротивилась Софа. Настойчивые приглашения Александра ее только раздражали и приводили к неприятным сценам между мнимыми супругами. Владимир даже просил адресовать письма в музей, чтобы в случае необходимости утаивать их от Софы.

«Дружок мой, — мягко урезонивал он рассерженного его «winken»21 брата, — не все же можно делать, что себе удобно, надо и о других подумать, к которым мы имеем обязательства. В этом же свете посмотри и на мои отношения к Софе. Я не то, чтобы был влюблен в нее или вообще не мог бы расстаться с нею на три месяца, но я знаю, что я, так сказать, ее законная опора и не могу предоставить ее на волю судьбе при первом случае или первом искушении. Она, конечно, и слышать не хочет, чтобы я ехал, даже, если она уедет в Россию, говоря, что будет слишком бояться за меня. Но в этом отношении, я думаю, удастся уговорить ее».

Однако события стремительно развивались, и Анюта не могла думать о том, чтобы оставить Париж в такое критическое время. Вскоре Владимир Онуфриевич написал брату, что «в Париже опять идет свалка» и что ему с Софой, по всей видимости, снова придется ехать туда.

3

Оккупация пруссаками части французской столицы продолжалась всего два дня. Потопав по гулким мостовым мертвого города, они пристыженно удалились. А Национальная гвардия в результате этой «операции» завладела четырьмястами первоклассных пушек.

Отлитые на собранные по подписке народные деньги орудия эти были разбросаны по городу; правительство о них забыло. А так как значительная часть пушек располагалась как раз в тех районах, куда должен был войти враг, национальные гвардейцы увезли их и установили на высотах Бельвиля и Монмартра.

Неожиданное усиление Национальной гвардии, подчинявшейся не правительству, а выборным командирам, сильно обеспокоило Тьера. Он потребовал, чтобы гвардейцы «во имя порядка» выдали пушки, а когда они не подчинились, приказал захватить орудия.

В ночь на 18 марта генерал Леконт с отрядом солдат (из тех незначительных сил, которым пруссаки согласились оставить оружие) поднялся на высоты Монмартра, снял охрану и быстро овладел пушками. Однако лошади, на которых их следовало вывезти, вовремя не подоспели. Между тем шум и несколько одиночных выстрелов разбудили жителей окрестных кварталов. Рабочие, ремесленники и прочий трудовой люд (они же национальные гвардейцы) с женами и детьми в несколько минут сгрудились вокруг пушек. Послышались крики, свист, язвительные реплики в адрес вояк, спасовавших перед врагом и обернувших штыки против собственного народа. Солдаты пришли в замешательство.

Напрасно генерал Леконт срывающимся голосом отдавал грозные команды. Солдаты подняли ружья прикладами вверх и отказались стрелять в толпу. Началось братание. Генерал Леконт и подвернувшийся тут же генерал Тома были схвачены. Оказавшиеся при этом члены ЦК Национальной гвардии, в том числе Виктор Жаклар, настаивали на том, чтобы арестованные предстали перед судом. Но возбужденная толпа не желала ничего слушать; ненавистных генералов расстреляли на месте.