Владимир Ковалевский

Даже горячо болевший за него брат долго не мог понять, зачем Владимир углубляется в палеонтологию, когда первоначальное его намерение состояло в том, чтобы стать геологом. И почему его привлекают млекопитающие, о которых давно «все известно», а не низшие организмы, которые принесли успех Мечникову, самому Александру Онуфриевичу и другим ученым их поколения? Владимир Онуфриевич терпеливо втолковывал брату суть избранного им направления.

«Мы, Саша, с тобой все еще не сговорились о том, как мне заниматься, или, лучше сказать, все еще не совсем понимаем друг друга в этом пункте; ты пишешь мне: „работай больше в поле, чем в музеях“; это ужасная нелепость».

Снова и снова объяснял он, что не будет «геологом-стратиграфом». «Результатов от этого направления я решительно больших не предвижу. Конечно, разность населения в разных слоях поразила всех, вот масса людей стала искать в этих слоях ракушки и затем по присутствию или отсутствию их в самом деле построила хорошую хронологию Земли; по дальше это направление идти едва ли может, кроме более подробной разработки существующего, а на это люди всегда найдутся, так как это дело, не требующее ни ума, ни знаний; знать, что такая-то Pleurotanglica или что-нибудь в этом роде характеризует такой-то слой, так же не хитро, как наборщику знать, что такая-то буква лежит в таком-то ящике».

Стремясь разъяснить, почему для создания эволюционной палеонтологии необходимо базироваться пока только на позвоночных и притом лишь высших из них, млекопитающих, Ковалевский продолжал: «Последовательность населения в отношении моллюсков дала до сих пор очень мало, во-первых, уже потому, что оболочка раковины имеет мало отношений с высотою или низкостью ее организации, а так как эта организация для ископаемых решительно неизвестна, то люди и ограничиваются заучиванием шишечек и зубчиков. Кроме того, что же можно сделать с foss'ильными27, когда живые в таком хаосе? Ну что сделать с 50 тысячами species28, из которых никто не знает, как разграничивать виды и роды?»

Владимир Онуфриевич не считал, что от моллюсков и других беспозвоночных следует отмахнуться как от материала, совсем бесполезного. Но всякому овощу свое время. С редкостной прозорливостью Ковалевский писал дальше: «Эта часть даст свои результаты, и очень разумные, но не теперь и, должно быть, не нашему поколению».

«Поэтому, – продолжал он, – я занимаюсь геологией в связи с палеонтологией преимущественно позвоночных и даже в особенности – млекопитающих; я знаю порядочно и раковины, но пока оставил их в стороне и засел за позвоночных. Только тут мы можем сделать что-нибудь разумное, уже, во-первых, потому, что живые представители хорошо известны, и, кроме того, остатки ископаемых всегда такого рода, что дают понятие о высоте организации. Кроме того, заманчива тут вот какая сторона: единство организации и отыскание ее при помощи ископаемых, которые дают нам и зачаточные и переходные формы. Настоящий (нынешний. – С.Р.) мир позвоночных и особенно млекопитающих представляет до такой степени разорванные звенья, что всякого поневоле подмывает найти полный цикл, т[о] е[сть] те звенья, которые вымерли.

Подумай серьезно сам над этим, и ты увидишь, какая тут широкая научная деятельность еще впереди; представь себе какого-нибудь носорога, лошадь (Equus вообще), свинью. Может ли быть что-нибудь страннее таких форм; откуда же они появились, как произошла та или другая форма? Ведь не созданы же они каждая aus alien Stucken29, как мы их видим; подумай о такой форме, как гиппопотам; ведь это безумно просто, откуда явилась такая бестия? Как она дошла до той формы, как мы ее видим?»

Владимир Онуфриевич сумел разглядеть «странное» в строении самых обычных животных – не только таких экзотических, как носорог или гиппопотам, но свинья и лошадь. Увидеть странное в обыденном – это дар редкий, свойственный творческим натурам. Увидеть странное – это уже подступ к тому, чтобы его объяснить! Владимир Ковалевский считал, что объяснение «даст, даже отчасти дает нам разумная палеонтология с дарвинизмом». «До сих пор она положительно не существовала, и мне кажется, это поле очень благодарное для будущего пятидесятилетия».

9

О побеге Жаклара существует несколько версий – фантастичных и даже заведомо ложных.

Биограф коммунара И.Книжник-Ветров считает наиболее достоверным рассказ Оливье Пэна, автора статьи «Бегство коммунаров из Парижа», опубликованной в 1880 году.

…По заведенному порядку в час свиданий посетители вместе с заключенными расхаживали по двору тюрьмы. Жаклар, сумевший сбрить бороду и «переодеться в довольно приличное платье, что сильно изменило его наружность», улучил момент и перед тем, как начали выгонять посетителей, оказался у ворот тюрьмы. Размахивая шляпой, он развязно заявил смотрителю, что пришел к своему родственнику Жаклару.

– Слишком поздно! Я не дозволю свиданий за десять минут до запирания ворот, – услышал он в ответ.

– Но, милостивый государь, у меня есть дозволение… Я нарочно приехал из Парижа…