Владимир Красное Солнышко

– На словах велено передать, что девица Рогнеда, дочь полоцкого князя Рогволода, за прижитого на сто роне сына рабыни не выйдет замуж даже под страхом смерти.

– Ну ты, княжич, этого и добивался?

– Этого, посадник, этого, – заулыбался Ладимир.

– Рогнеда нанесла мне личное оскорбление, посадник, – сурово сказал Владимир. – Столь тяжкое оскорбление снимается только еще большим оскорблением всей семьи князя Рогволода. Готовь дружины к походу.

– Может, не будем трогать силу Великого Новгорода? – осторожно спросил посадник. – Может, пошлем Яромира или нанятых тобою варягов?

– Я сказал!..

Прикрикнул по-отцовски – и вышел по-отцовски.

Владимир расчетливо прятал Яромира с дружиной, когда-то защищавшей покойную великую княгиню Ольгу. О дружине этой давным-давно позабыли в Киеве, что впоследствии могло сыграть роль, которую трудно будет переоценить.

Посадник это понимал, а потому и не стал спорить. Через три дня обе новгородские дружины выступили на Полоцк под стягом новгородского князя Владимира.

Полоцк не имел серьезных укреплений, поскольку его владыка не предполагал нападений ни с какой стороны. Невысокий земляной вал со старыми деревянными башнями был преодолен с ходу. Оставив новгородцам город для грабежа, Владимир ударил по детинцу, ворвался в него и пошел прямо на княжеский дворец. Тоже деревянный и тоже скверно укрепленный.

За ним шла его личная охрана, за левым плечом – Ладимир и богатыри, вмиг изрубившие всех, при ком было оружие. Владимир отчетливо представлял себе примитивный план дворца Рогволода. Прямо наверняка располагалась тронная палата. И именно там должна была находиться его обидчица.

Дверь оказалась закрытой на засов. Владимир навалился на нее, сзади поднажал кто-то из его богатырей, двери рухнули, и новгородский князь вошел в залу. Два стражника одновременно бросились навстречу, мешая друг другу. Владимир легко уклонился от меча, следовавшие за ним богатыри тут же повязали последних защитников полоцкого князя, и князь новгородский увидел перед собою статную и очень юную девушку с коротким мечом, который она держала перед собой двумя руками. Гнев, страх и ярость смешались в ее взгляде, невероятной радугой отражаясь в широко распахнутых глазах, а яркий румянец, вспыхнувший на щеках, делал ее наивно-отчаянной и прекрасной в этом отчаянии.

– Рогнеда?

Девушка молча бросилась на него. Владимир отпрянул, развернул ее и крепко прижал к себе.

– Хороша, – сказал он. – Чудо как хороша. Жаль, что придется тебя обидеть.

Из рук девушки выпал меч, глухо ударился о шкуры, которые устилали пол залы. И тотчас же с княжеского места поднялся ее отец, князь Рогволод:

– Ты будешь драться со мной!

– Привязать князя и княгиню к их креслам! – приказал Владимир.

Он действовал совсем как его отец, когда-то изнасиловавший Малушу на глазах челяди. Таков был обычай раннего Средневековья. Этим противнику наносилось тяжелейшее и несмываемое оскорбление.

Ладимир сказал осторожно:

– Не надо бы, великий князь…

– Надо! – по-отцовски рявкнул Владимир, заваливая девушку на покрытый шкурами пол.

До конца жизни Рогнеда ненавидела его за великий позор, который она приняла тогда от него. Владимир неспешно и по-своему даже очень нежно насиловал ее на глазах родителей, в душе, впрочем, глубоко сожалея, что ему приходится поступать именно так. Но этого требовал варяжский кодекс чести, нарушить который он не мог. И всю жизнь Владимир любил ее больше, чем всех своих жен и многочисленных любовниц. И Рогнеда всю жизнь любила только его. Сквозь ненависть и отчаяние, сквозь прилюдный позор и душевные муки. Он был и остался первым и единственным мужчиной в ее жизни.

Наконец кончилось это позорище, Владимир сказал, еще не встав на ноги:

– Ладимир, прикажи гридням заколоть всю семью. Кроме Рогнеды. Ее отправить в мой новгородский дворец.

– И Рогдая! – выкрикнула Рогнеда, оттолкнув Владимира. – Не смейте трогать моего брата!

– Никто его и не тронет, – сказал Добрыня, подхватив пятилетнего малыша. – Ого, кусается! Я из него доброго богатыря выпестую…

И вышел с мальчонкой на руках.

4

Добрыня Никитич уехал сразу же, не стал участвовать ни в грабежах, ни в насилиях. Увез Рогдая, передал мальчонку знакомой вдове, недавно потерявшей мужа, и, только проделав это, нагнал Владимира.

– Не по-божески ты поступил, племянничек. Ох, не по-божески…

– Зато с удовольствием, – угрюмо проворчал новгородский князь.

Он тоже почему-то был недоволен собой. Недовольство это занозой сидело в сердце, он не мог разобраться, откуда оно возникло, и предчувствовал, что не скоро от него избавится.

– А душу собственную заплевал, – негромко сказал Ладимир.

Владимир вздохнул, но промолчал.

– Коли молчишь, значит, и сам понимаешь, сколь заплевал.

– А ты… Ты помолчи.

– Значит, понял. И то хорошо.