Владимир Ленин. На грани возможного

Наталья Ивановна Седова – жена Троцкого – записала в своем дневнике: «Я зашла в комнату Смольного, где увидела Владимира Ильича, Льва Давидовича, кажется Дзержинского, Иоффе и еще много народу. Цвет лица у всех был серо-зеленый, бессонный, глаза воспаленные, воротнички грязные, в комнате было накурено… Мне казалось, что распоряжения даются, как во сне». И Наталья Ивановна вдруг подумала, что если они не выспятся и не поменяют воротнички – все рухнет[1186].

Но это взгляд со стороны. Сами члены ЦК ощущали себя совсем по-иному. «Все несколько утомлены бессонными ночами, – писал тот же Милютин, – но напряжение нервов, важность совершающегося – все это делает незаметным утомленность, наоборот, веселые разговоры прерываются разными шутливыми замечаниями»[1187].

О том, чтобы в этой круговерти поменять воротнички, не могло быть и речи. А вот часок-другой передохнуть – можно было попробовать. Разбрелись кто-куда. Ленин, Троцкий и Сокольников устроились, как пишет Григорий Яковлевич, «в одной из комнат Смольного – видимо, занятой издательством ЦИК. В ней не было никакой мебели. Навалены были кипы газет. Ночевало нас трое. Мы улеглись на газетных кипах, укрылись газетными листами и так продремали несколько часов». Троцкий добавляет, что потом две подушки и одеяла все-таки принесли.

Троцкий пишет о Ленине: «На уставшем лице бодрствуют ленинские глаза. Он смотрит на меня дружественно, мягко, с угловатой застенчивостью… – “Знаете, – говорит он нерешительно, – сразу после преследований и подполья к власти…” – он ищет выражения, – “es schwindelt [кружится голова]”, – переходит он неожиданно на немецкий язык и показывает рукой вокруг головы. Мы смотрим друг на друга и чуть смеемся. Все это длится не более минуты-двух. Затем простой переход к очередным делам»[1188].

Так что поспать Ленину так и не удалось. Он поднялся на 3 этаж, где размещался Военно-революционный комитет. Те указания, которые были даны ночью на заседании ЦК, успешно реализовывались. В пять утра заняли телеграф. Около шести моряки Гвардейского флотского экипажа захватили Государственный банк. В седьмом часу под руководством Лашевича и Калягина красногвардейцы Выборгского района и солдаты Кексгольмского полка разоружили юнкеров на Центральной телефонной станции и отключили связь с Зимним дворцом и штабом округа. К семи часам, прямо под окнами Керенского, моряки отбросили юнкеров, охранявших Дворцовый мост. В восемь был занят Варшавский вокзал[1189].

Наивно звучат утверждения, что власть, мол, «валялась на дороге и только большевики догадались подобрать её». Власть не валялась на дороге подобно дамской шляпке, которую сдуло ветром. Охотников до власти было множество. Но ее надо было не подбирать, а завоевывать. Шаг за шагом. Ибо Временное правительство собиралось удерживать ее до конца, не считаясь ни с чем. Буквально накануне, в беседе с английским послом Бьюкененом, Керенский, говоря о большевиках, «не раз восклицал: “Я желаю только того, чтобы они вышли на улицу. И тогда я их раздавлю”»[1190]. Он все еще надеялся, что ударные части все-таки прибудут с фронта.

Основания для таких надежд были. Под утро начальник штаба главковерха генерал Николай Николаевич Духонин, еще до отключения связи с Зимним, сообщил из Ставки генералу Левицкому, что приказ об отправке в Петроград 44-ой пехотной дивизии с двумя батареями, 5-й Кавказской казачьей дивизии с артиллерией, 43-го Донского казачьего полка, 13-го и 15-го Донских полков с артиллерией, 3-го и 6-го самокатных батальонов уже отдан[1191].

К казакам, расквартированным в самой столице, на рассвете обратился сам Керенский: «Во имя свободы, чести и славы родной земли Верховный главнокомандующий приказал 1,4, 14-му казачьим полкам выступить на помощь ЦИК Советов, революционной демократии и Временному правительству для спасения гибнущей России». Казаки запросили поддержки пехоты и заявили, что через 15–20 минут «начнут седлать лошадей»[1192].

В самом Зимнем дворце в это время находилось около 3 тысяч офицеров, казаков, юнкеров и ударниц женского «батальона смерти»[1193]. Американскому журналисту Джону Риду удалось пробраться во дворец. «В подъезде дворца, – рассказывает он, – от нас вежливо приняли пальто и шляпы все те же старые швейцары в синих ливреях с медными пуговицами и красными воротниками с золотым позументом. Мы поднялись по лестнице. В темном, мрачном коридоре, где уже не было гобеленов, бесцельно слонялись несколько старых служителей…