Владимир Ленин. На грани возможного

А министр Маслов дозвонился в Городскую думу эсеру Быховскому: «Нас расстреливают… – говорил он. – Мы умрем здесь, но последним моим словом будет – презрение и проклятие той демократии, которая… не сумела нас защитить». Быховский тут же рассказал о звонке министра думцам и предложил идти на помощь к Зимнему, чтобы «умереть вместе с ними».

Собравшиеся встретили предложение овацией. Один из членов Исполкома Совета крестьянских депутатов попросил у них разрешения «выйти и умереть вместе с ними». Оказавшийся здесь же министр Прокопович тоже молил со слезами в голосе позволить ему «разделить участь своих товарищей». Но и этого показалось мало: предложили провести поименное голосование о готовности каждого «умереть вместе с правительством».

Голосование затянулось. Потом готовили бутерброды с колбасой для министров. И на улицу вышли около полуночи. Выстроились в колонну по четыре. Впереди стали городской голова Александр Шрейдер и Прокопович, который держал в одной руке фонарь, а в другой – зонтик[1235].

Свидетелем дальнейшего оказался вездесущий Джон Рид. «… На углу Екатерининского канала под уличным фонарем цепь вооруженных матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей… Здесь было триста – четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры – самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей… Я увидел и репортера газеты “Russian Daily News” Малкина. “Идем умирать в Зимний дворец!” – восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом…

“Мы требуем, чтобы нас пропустили! – кричали они. – Вот эти товарищи пришли со съезда Советов!.. Вот их мандаты!..” Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. “У меня приказ от Комитета – никого не пускать во дворец…” – “Мы настаиваем, пропустите!.. Мы все равно пойдем! – в сильном волнении кричал старик Шрейдер… – Мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!” – “Нет”, – заявил матрос с упрямым взглядом.

“А что вы сделаете, если мы пойдем? Стрелять будете?” – “Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей… Что-нибудь да сделаем”, – отвечал матрос, явно поставленный втупик… Тут появился другой матрос, очень раздраженный. “Мы вас прикладами! – решительно крикнул он. – А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!”

…Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь… “Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих темных людей были запятнаны нашей невинной кровью!.. Вернемся в думу и займемся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!” После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому все еще по четверо в ряд»[1236].

Когда Шрейдер приходил в Смольный договариваться о «посредничестве», он, между прочим, сказал Троцкому, что с конституционной точки зрения единственной законной властью в Петрограде является сейчас Городская дума, а не Петросовет. Но Шрейдер прекрасно понимал, что претендовать на власть и ссылаться на «конституционность» в стране без конституции, да еще в момент восстания, когда решает лишь реальное соотношение сил – достаточно наивно.

Поэтому, когда участники «хождения к Зимнему» вернулись в Городскую думу, первое же заседание «Комитета спасения Родины и Революции» занялось решением именно этой задачи – собиранием сил. Часть гласных Городской думы, та часть фракций меньшевиков и эсеров, которые ушли со съезда, Исполком Совета крестьянских депутатов, члены бывшего Предпарламента и Совета республики – были налицо.

Эсеры и меньшевики преобладали. Но нередко забывают о том, что реальный политический вес Комитета усилился за счет вхождения в него кадетов. Свою партийную принадлежность они не афишировали и выступали как члены «сеньорен-конвента» Совета Республики.