Владимир Маяковский

Кому быть живым и хвалимым.
Кто должен быть мертв и хулим, —
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.

Не знал бы никто, может статься,
В почете ли Пушкин иль нет
Без докторских их диссертаций.
На всё проливающих свет.

Но Блок, слава Богу, иная.
Иная, по счастью, статья.
Он к нам не пускался с Синая,
Нас не призывал в сыновья.

Прославленный не по программе
И вечный вне школ и систем.
Он не изготовлен руками
И нам не навязан никем.

Маяковский, в отличие от Блока, прославлен был — по программе. Он был современникам вот именно навязан. И хорошо известно — кем.

После того как были произнесены знаменитые сталинские слова («Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»), его, как выразился тот же Пастернак, «стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине». Это было — тут же добавил Борис Леонидович — «его второй смертью».

Да, конечно, убить поэта можно разными способами. И официальная канонизация — едва ли не самый действенный из всех. Но что бы делали мы, чем питались на протяжении веков, не будь у нас этой самой принудительно навязанной нам картошки!

Нет, кто бы что ни говорил, а Маяковский — это тоже «иная, иная, по счастью, статья».

Знаменитые слова Сталина к истинной оценке места Маяковского в истории русской литературы отношения не имеют. Да и не тем совсем он был озабочен, когда начертал эту свою резолюцию на письме Л. Ю. Брик. Наверняка были у него при этом какие-то свои мелкие, политические соображения и расчеты. И тем не менее Маяковский действительно БЫЛ И ОСТАЕТСЯ. Но не «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Потому что истинное место его не в том искусственно составляемом, а совсем в другом едином списке. Не в том, где Фадеев или Симонов, а где — Державин, Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Блок, Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Ахматова.

Чуть ли не со всеми своими соседями по бессмертию Маяковский при жизни ссорился. Пушкина сбрасывал «с парохода современности», Мандельштама называл «Мраморной мухой». Об Ахматовой и Цветаевой сострил, что они «одного поля ягодицы». Над Булгаковым откровенно глумился. Но сейчас им всем «стоять почти что рядом».

Мощью своего поэтического голоса Маяковский сравним разве что с одним Державиным. Он был гениальный лирик, великий реформатор русского стиха, блистательный драматург, перед которым на коленях стоял Мейерхольд, замечательный художник, рисунками которого восхищался Репин, наконец, король эстрады.

Но Маяковский юморист и сатирик — это особая статья. Все грани его творческой личности — даже лирика — изначально были пронизаны яростным пафосом сатиры или стихией юмора. (Недаром самые ранние его стихи печатались в журнале «Театр в карикатурах» и «Новом сатириконе».)

В самые интимные лирические стихи у него вдруг врываются резко сатирические, саркастические метафоры:

Как красный фонарь у публичного дома.
Кровав налившийся глаз.

Или:

Лысый фонарь
сладострастно снимает
с улицы черный чулок…

И в такие же интимные, лирические, любовные стихи то и дело вторгается юмор:

Этот вечер решал —
не в любовники выйти ль нам? —
темно,
никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
И действительно
я, наклонясь,
сказал ей,
как добрый родитель:
«Страсти крут обрыв —
Будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
Будьте добры».

Или:

Все вы,
бабы.
Трясогузки и канальи…

Или:

Тем более
с песен
какой гонорар?
А стирка —
 в семью копейка…

Или:

Любви я заждался.
Мне 30 лет.
Полюбим друг друга.
Попросту.

…………………………………………

Я кончил,
и дело мое сторона.
И пусть,
озверев от помарок,
про это
пишет себе Пастернак.
А мы…
Соглашайся, Тамара!

В трагических стихах, написанных на смерть Есенина, — юмористически-сатирическое:

Дескать,
заменить бы вам
богему
классом,
класс влиял на вас,
и было б не до драк.
Ну, а класс-то
жажду
заливает квасом?
Класс — он тоже
выпить не дурак.

И там же: