Владимир Мономах

И весь торг был заполнен изделиями киевских умельцев. Сияла на солнце посуда из серебра, отделанная чеканным узором, радовали глаз тиснёные серебряные колты, золотые ожерелья с перегородчатой эмалью, украшенные тончайшей сканью серьги, изделия из чернёного серебра. Рядами от мала до велика стояли гончарные поделки — кувшины, черпаки, амфоры, корчаги. Сюда же приносили труды рук своих кожемяки и кузнецы, косторезы и древоделы, тесляры и прочий ремесленный люд, чьи слободы, состоящие из рубленых деревянных изб, глинобитных домиков, полуземлянок, сплошным муравейником спускались вдоль склонов Старокиевской горы по оврагам, урочищам до самого берега реки Почайны у Днепра. Вон там от Копырева конца к Глубочицкому ручью, пробивающемуся между оврагами, теснятся домики гончаров, а за горой Детинской в урочище стоит слобода кожемяков, и повсюду по склонам крутых холмов раскинулись иные ремесленные слободы. Сегодня они почти пусты; весь тамошний люд заполнил торговые ряды, там стоит неумолчный гомон. Владимир не любил эту пёструю шумную толпу. Хотя князю и его людям оказывалось на торгу уважение, но Владимира всегда больно кололи ядрёные шутки ремесленников, их смелые взгляды. Здесь, на Подоле, был их мир, они были сильны своим числом.

Владимир спустился со стены, прошёл мимо Десятинной церкви, постоял около четвёрки бронзовых коней, вывезенных сюда ещё Владимиром Святославичем из Херсопеса, и, минуя старый Владимиров дворец, вышел вновь к Софийским воротам. Он прошёл по южным улицам Ярославова города и оказался перед Лядскими воротами. Владимир поднялся на крепостную стену и вздохнул полной грудью. Здесь всё радовало его глаз: не было ни шумных ремесленных слобод, ни дерзких взглядов — тишина и покой охватывали Киев с юга. От самой крепостной стены до виднеющейся вдали горы Зверинец шли покрытые весёлой зеленью холмы. Сквозь эту зелень пробивались редкие здесь строения. Слева за урочищем Перевесище на холме виднелась старая великокняжеская усадьба Берестов, за ней стояли кельи Печёрского монастыря. На запад до реки Лыбедь простирались леса. Здесь было всё близкое и родное — и тёплый уют загородного великокняжеского дворца, где он совсем малышом бегал среди деревьев со своими двоюродными братьями — Святославичами, и приветливые, участливые слова монахов, и захватывающая дух охота на вепря в лесу Зверинца.

После каждой такой охоты отец говорил: «Благословенное место, дышится здесь легко, отпрошу у брата эту гору, срублю хоромы, поставлю храм…»

Владимир возвратился в дом, приказал оседлать коня и в одиночку выехал по лесной дороге в Печёры. В монастыре он не застал обычного спокойствия. Монахи были чем-то возбуждены, тихо шептались по углам.

Антоний встретил его по-доброму, обратился как к взрослому, с резкими, тяжёлыми словами: «Князь, воззри на беззаконие, пусть оно потрясёт душу и сердце твоё. Изяслав совсем выжил из ума — на нём лежит грех клятвопреступления, на его совести заточение Всеслава, бог покарает его за этот грех».

Владимир слушал святого отца, потом сказал, что вместе с Изяславом виноваты, наверное, и другие братья, и в первую очередь, как он знает, черниговский князь, но Антоний стоял на своём: «Во всём виноват Изяслав, и бог воздаст ему за это. Все монахи будут молиться за спасение Всеслава, за то, чтобы правда и мир торжествовали на Руси».

Со смутным сердцем возвращался назад Владимир Мономах. Он понимал, что не тяжкий грех клятвопреступления волнует святого отца, а всё усиливающаяся мощь латинства при дворе Изяслава, а это означало утерю монастырём своего влияния на дела Киева, а может быть и сокращение монастырских доходов. Мирские мысли с каждым годом всё больше овладевали святыми отцами, и вот они уже готовы поддержать запертого в поруб Всеслава. Чем закончится эта борьба монастыря, Антония с великим князем?

Вечером в гридницу к Всеволоду привели еврейского купца Исаака. Сам раббе Исаак был из Чернигова, но уже давно не жил в родном городе, а вёл большую заморскую торговлю. Он только что вернулся из Английской земли, видел всякие заморские страны, прознал про всякие неслыханные на Руси вести, и теперь его приглашали по очереди то к Изяславу, то к Святославу, то к Всеволоду, к иным князьям и боярам, чтобы он доподлинно поведал о том, что видел и слышал.