Владимир Набоков. Русские романы

14 ноября 1897 года Владимир Дмитриевич обвенчался с молоденькой, очаровательной девушкой Еленой Ивановной Рукавишниковой, соседкой по имению, дочерью миллионера-золотопромышленника. Богатство семьи Рукавишниковых, происходившей из мелкопоместного дворянства, объяснялось приисками в Пермской губернии, которыми они владели с XVIII века. Василий Рукавишников, брат деда писателя, был известен как крупнейший землевладелец России. Сам же дед, Иван, был обладателем миллионного состояния, но, как писал о нем внук, был тиран, «тревожно-размашистый чудак с дикой страстью к охоте»[15]. Его сын, Василий, «много натерпелся от […] странного, тяжелого, безжалостного к нему отца»[16]. Женился Иван Васильевич на девушке образованной, дочери Николая Козлова, первого президента Российской императорской медико-хирургической академии, знаменитого врача патологоанатома, ученого, автора известной в медицинской науке работы о «Сужении яремной дыры у людей помешанных и самоубийц». Не усматривал ли Набоков связующий рисунок между собственными научно-художественными опытами в создании литературных героев, страдающих разными видами психических отклонений, и научными работами знаменитого прадеда?

Из восьми детей Рукавишниковых выжили только двое, Василий и младшая дочь Елена. Василий служил по дипломатической части. Елена вышла замуж за Набокова. Молодые поселились в Петербурге, в аристократическом элегантном районе, на Большой Морской в доме номер 47 – роскошном особняке из розового гранита. В 1901 году был надстроен третий этаж, украшенный золотой полосой из мозаики, здесь разместили спальни детей и комнаты гувернанток.

В этом доме 10 апреля (по старому стилю) и 23 апреля (по новому) 1899 года родился мальчик, которого назвали в честь отца – Владимиром. Даты, в которые впоследствии писатель Набоков пристально всматривался, в обращении с которыми был всегда придирчиво точен, носили для него смысл судьбоносных знаков, а в творчестве обретали функции художественных приемов, позволявших наводить мосты и ориентиры в мире литературы. «Как и Пушкина, меня зачаровывают пророческие даты», – говорил Набоков в интервью А. Аппелю[17]. Вполне естественно, что в дате своего рождения он увидел символы собственного творческого предназначения. Набоков родился через сто лет после Пушкина, в день рождения Шекспира.

И действительно, два этих великих литературных имени предсказали два языка литературной карьеры Набокова и мировой масштаб его литературной славы. Впоследствии Набоков, поэт и писатель, считал Пушкина своим духовным отцом. И если Пушкину так и не удалось пересечь границы России, то Набокову не удалось пересечь эту границу в обратном направлении: он не вернулся в отечество из эмиграции. Забавно и то, что в детстве репетитором у Набоковых служил «розовый, полнолицый студент с рыжеватой бородкой»[18] по фамилии Ленский. Пушкинский голос звучит в большинстве произведений Набокова, и его литературный диалог с Пушкиным не прерывался никогда. Во Франции к столетней годовщине гибели поэта Набоков на виртуозном, блистательном французском написал эссе «Пушкин, или Правда и правдоподобие», в Америке в 1942 году написал заключительную сцену к пушкинской «Русалке», а в 1964 году, в канун 165-й годовщины со дня рождения А. С. Пушкина, издал в переводе на английский «Евгения Онегина» и «Комментарий» к нему в объеме более 1100 страниц, над которым работал в течение пятнадцати лет.

Голос Шекспира звучит приглушеннее в его романах, где, однако, немало к нему аллюзий. Прекрасны набоковские переводы сонетов Шекспира и монолога Гамлета, которые он осуществил по окончании романа «Подвиг», где отчетливо проводится гамлетовская тема. В декабре 1924 года он написал стихотворение «Шекспир».

Надменно-чужд тревоге театральной,
ты отстранил легко и беспечально
в сухой венок свивающийся лавр
и скрыл навек чудовищный свой гений
под маскою, но гул твоих видений
остался нам: венецианский мавр
и скорбь его; лицо Фальстафа – вымя[19]
с наклеенными усиками; Лир
бушующий… Ты здесь, ты жив, – но имя,
но облик свой, обманывая мир,
ты потопил в тебе любезной Лете.
И то сказать: труды твои привык
подписывать – за плату – ростовщик,
тот Виль Шекспир, что «Тень» играл в «Гамлете»…[20]

Набоков считал, что автор, подобно Творцу, не открывает своего лица, и в собственном творчестве реализовал этот принцип по-своему, – ни откровений с читателями, ни разъяснений критикам…