Владимир налил себе полный фужер коньяка (Русанова пить отказалась) и жадно опустошил его. Но пьянее от этого не стал. Его била нервная дрожь. Он решил предпринять еще одну попытку и с отчаянно бьющимся сердцем подсел к Анне на тахту, обнял ее. Она, как бы вновь отстраняясь от него («Ой, не надо, ну что ты, Володя?»), легла. Владимир попытался обнять ее, погладить грудь, но Русанова, согнув руки в локтях, прикрылась ими, твердя свое: «Не надо, Володя…» Осташов убирал ее руки, она снова ими закрывалась и отталкивала его, не давая себя даже поцеловать. И так они некоторое время боролись, пока она вдруг не вскочила с тахты. Подошла к окну и, глядя в темному, задумчиво, словно сама себе, сказала: «Видно, все-таки не судьба». Владимир был готов убить ее на месте. Но господи, как же она была прелестна – беззащитная, печальная, вот так стоящая с опущенными плечами у темного окна, по которому стекали капли дождя!
Пребывая в последней степени замешательства, Осташов надел майку и сорочку. Выпил еще фужер коньяка. Выкурил сигарету.
Анна молча стояла у окна. Владимир выпил еще фужер. А Русанова, наконец подошла к столу, включила люстру и сказала, что уже поздно и ей пора домой. И тут на глазах Осташова с Анной произошла мгновенная метаморфоза. Это уже была совсем не та Русанова, что минуту назад – не томно-печальная девушка, а злая на весь мир, полностью замкнувшаяся в себе фурия. Она вышла в прихожую, оделась, и, наотрез отказавшись от его предложения проводить ее («Время-то детское», – с ненавистью в голосе присовокупила она), и ушла.
Затем из комнаты в кухню вернулись Светлана и Григорий. Он – одетый, с почти пустой бутылкой шампанского в руке, пьяный. А вот полуобнаженная Светлана выглядела очень трезвой и недовольной (кстати, несмотря на возраст, она была отменно стройна и свежа). Из легкой перепалки Светланы и Григория Осташову стало понятно, что его приятель оказался как мужчина не на высоте. Хотя, похоже, самому Хлобыстину было наплевать. Он был пьян и этим вполне счастлив.
Через некоторое время Григорий, помутнев рассудком, заявил, глядя на стоящие на шкафчике две бутылки вина и бутылку водки, что пить ничего не осталось и надо «сгонять», и, как его ни отговаривали, ушел. За ним ушел и Осташов, а утром он обнаружил себя в собственной кровати дома.
Через день, придя в себя, Владимир позвонил Русановой, чтобы договориться о свидании, но та ответила, что свидание у них уже было, и ей не понравилось. Конечно, встретиться они еще могут. Как-нибудь. Потом. А пока Владимиру следует потренироваться. Осташов пропустил издевки мимо ушей, настаивая на свидании в ближайшее время. Анна парировала тем, что если ему действительно дорого общение с ней, можно говорить и по телефону. Владимир не сдавался: ему очень важно видеть ее, он жить без нее не может. Русанова, однако, и тут нашлась: Владимир ведь скоро опять выйдет на работу – разве не так? – там он ее и будет видеть.
И Осташов вернулся в «Граунд плюс».
Коллеги приняли его сочувственно и радушно. К тому же в первый же день выяснилось, что гендиректор Букорев теперь в офисе вообще не появляется. Несколько дней Владимир проскакивал от входной двери до своего отдела быстро и глядя в пол: он не мог даже представить себе, как будет держаться, если на его пути возникнет фигура Константина Ивановича. Но мало-помалу успокоился, решил, что при встрече с мужем Галины он просто поздоровается и тут же отвернется. Неприятно жить с мыслью, что ты в любой момент можешь оказаться в щекотливой ситуации. Но, в конце концов, если рогатого мужа подобное положение вещей не смущает, то почему любовник его жены (бывший!) должен бесконечно переживать по этому поводу?
Постепенно Осташов перестал думать о Букореве и полностью погрузился в работу с недвижимостью. И надо заметить, работа спорилась. Владимир прекрасно ладил с клиентами. Достаточно быстро оброс множеством знакомств в этой сфере. А с десяток частных маклеров и сотрудников других фирм стали его довольно близкими соратниками. С ними он поддерживал постоянное деловое общение, через них и для них лучше всего получалось искать нужные варианты купли-продажи – по сути это была стихийно сложившаяся команда единомышленников, которая действовала четко и слаженно, словно самостоятельное агентство. Интересно, что у себя в отделе Владимир таких сподвижников не нашел. Здесь воздух был пронизан духом конкуренции, обособленности и зависти, хотя некоторые из сотрудников держались группами.