Владимир Ост. Роман

Осташов сделал шаг к журнальному столику и включил стоявший на нем радиоприемник.

«А сейчас, – возгласил из радиоприемника развязный баритон с хрипотцой, – на нашей волне – одесский прибой! Простите, гы-гы-гы, за каламбурец, тык скыть».

* * *

– Надежда Викторовна, – обратилась судья Матросова к пожилой женщине в инвалидной коляске, – давайте уточним. Итак, подсудимый Хлобыстин угрожал вам словами или как-то иначе?

– Нет, ну что вы. Очень добрый молодой человек. Что вы! Я его за приятеля Артемкиного, внука моего, сначала приняла. Ведь как было? Я спала. Потом проснулась – шум был какой-то в коридоре, как будто что-то тяжелое упало. Или хлопнуло что-то – ну, неважно. Потом слышу, кто-то ходит там. Я решила, внук мой, Артем, с работы вдруг вернулся. Может, забыл что, думаю. Потом этот вот, Гриша, заходит ко мне. «Здравствуйте», – говорит. Я ему тоже: «Здравствуйте». Я ему: «Ты с Артемом пришел?» Он стоит и молчит – глаза круглые. Я ему: «А Артем где, в своей комнате, что ли?» Он говорит: «Ага». И сразу хотел уйти. «Ой, – говорит. – Нам, наверно, уже пора». А я его остановила. «Давай, – говорю, – хоть поговорим, а Артем за тобой зайдет, когда уходить соберется». Я хотела поговорить с кем-нибудь. Ато ведь лежишь-лежишь одна целый день. Телевизор надоел уже – сил нет. «Тебя как зовут?» – спрашиваю. Он говорит: «Гриша». Ну поговорили с ним про погоду, про Чубайса проклятого…

– Так, секунду. А после того, как гражданин Хлобыстин остался в вашей комнате, он как-то вел себя угрожающе? – спросила судья.

– Нет. Я бы рада была, если бы внук мой, обормот, был такой же. Ато живет с этой своей Валькой, а она спит и видит, как бы я поскорее померла, чтоб в моей квартире прописаться. Я вам про Вальку такое могу нарассказать, что…

– Извините, я прерву вас, Надежда Викторовна, – сказала судья, – мы сейчас говорим о гражданине Хлобыстине, а не о вашем внуке и невестке. Поэтому. Все-таки. Ответьте мне еще раз, – тут Матросова подняла вверх указательный палец. – Надежда Викторовна, гражданин Хлобыстин жестами или словесно давал понять, что вы можете как-то пострадать? Вы понимаете, о чем я? Гм. Он вас каким-то образом пугал?

– Нет, не пугал. Он меня в туалет отнес – и все. А потом уже скоро милиция влетела.

– Погодите, погодите. То есть, как это – в туалет? В материалах дела ничего об этом не сказано. Он вас запер в туалете, чтобы беспрепятственно вынести вещи?

– Да нет! Я его попросила отнести меня в туалет. Мне надо было. Ну, приспичило, по-большому.

– Вы раньше ничего об этом не рассказывали.

– Да стыдно было как-то рассказывать. А все почему? Все из-за Вальки, из-за паршивки этой! Ведь специально, когда уходит, всегда горшок подальше от кровати оставляет, стервоза, чтобы я с трудом дотягивалась. А на позатой неделе, нет, даже еще раньше, мы с ней разругались в пух и прах, так она иной раз стала «забывать» горшок из туалета ко мне принести и оставить. Забывчивая! А в тот день, когда этот грабеж приключился, вообще горшок спрятала куда-то. Я попросила Гришу поискать, он поискал-поискал – нету нигде, ну он и отнес меня в туалет, а потом – обратно в постель. Вот кого судить надо, так это Вальку!

* * *

Василий и Владимир танцевали у бильярдного стола под песню из радиоприемника.

Пел мужчина, в чьем голосе звучала бесшабашность и разухабистость: «Раз пошли на дело я и Рабинович, Рабинович выпить захотел. Ну как же тут не выпить бедному еврею, ежли нету слишком срочных дел?»

Друзья, держа большие пальцы рук под мышками, то сближались, высоко закидывая ноги назад, то прыжками удалялись друг от друга, выкидывая ноги вперед.

* * *

– Надежда Викторовна, с момента преступления уже прошло некоторое время, – сказала судья Матросова, ведя корабль судебного заседания по четкому фарватеру, – и вы, наверно, с вашими родственниками успели спокойно осмотреть квартиру. Скажите, кроме видеомагнитофона и аудиоплеера, которые были изъяты у гражданина Марфина, еще что-то ценное пропало?

– Да нет. Если бы пропало, милиционеры бы отобрали у них, – бабушка в инвалидной коляске сделала удивленное лицо, как это уже было неоднократно за время расспросов судьи. – Вы, знаете, странные, извините, вы какие-то вопросы задаете.

– Я задаю вопросы, которые должны полностью прояснить картину преступления, – вежливо сказала Матросова. – Значит, больше ничего не пропало?

– Нет.

– А как же банка компота и… – судья глянула в лежащие перед ней бумаги, – и вилка алюминиевая? Вот, их изъяли у гражданина Хлобыстина и приобщили к вещественным доказательствам, – она наклонилась и достала откуда-то из-под стола два прозрачных полиэтиленовых пакета, в одном из которых в самом деле была дешевая вилка, а в другом – стеклянная литровая банка. Банка была пуста (компот Григорий прикончил с милостивого разрешения группы захвата еще в милицейской машине на пути из квартиры Надежды Викторовны в отделение).

– Господи, банка с вилкой! Да что же их считать? – сказала Надежда Викторовна. – Тем более что Гриша мне цветы подарил. Я это тоже не рассказывала, потому что как-то речь не заходила.

– Какие цветы?