Владимир Ост. Роман

И тут сознание Владимира пронзило, словно сноп света, простое объяснение его взаимоотношений с Анной, его любви к ней. Он неожиданно очень ясно понял, какой обрывок мысли мелькнул в его голове десять минут назад, когда он обдумывал смысл своей фантазии о всаднике. «Черт! Почему я сразу не понял?!» – подумал Осташов. Он без сомнений вдруг признался себе в том, и не любил Русанову никогда. Что он лишь себя любил в ее образе. Она по характеру была такой, каким он хотел быть – но не позволял себе. Его это и привлекло в ней – что она умеет быть независимой, свободной от мнений и предрассудков, в том числе и от мнений самого Владимира. Анна делала с Осташовым все, что хотела, она была с ним невероятно сильной. Собственно, и он на самом-то деле такой же, подумал сейчас Осташов. Это его истинная суть – он сильный, фантастически сильный. Он всегда был уверен, что может в этой жизни сделать все, что угодно, может достичь всего, чего ни пожелает, может быть, кем ему захочется. И он все время боялся собственной силы, скрытой в его натуре, боялся, что она выйдет из-под контроля. И Аньчика он, в сущности, не любил, а только хотел взять ее под свой контроль. Он стремился водить ее на поводке. Ну да! Он хотел обвязать ее талию ниточкой, как в детстве обвязывал ниткой красноголового шмеля-сколию, и, держа за свободный конец этой ниточки, смотреть, как она летает. Он сам себя хотел держать под контролем. Как будто он перенес и поселил некую в Анну часть себя, какую-то странную, скрытую от самого себя часть своей личности. Это была какая-то болезнь, а не любовь. Получается, вот что ему было нужно от Русановой – он вовсе не хотел с ней семью создать. Ведь он и вправду может всё, и на Аньчике давно бы женился, если бы на самом деле этого хотел. Значит, просто не хотел. Был не готов к этому. Да и она, видимо, тоже не готова была выйти за кого-то замуж. Осташов вспомнил, что вроде уже ловил себя на подобной мысли, но тогда не смог понять, почему все-таки их отношения складываются именно так, а не иначе. Конечно! Он не хотел любить ее по-настоящему, всерьез, не хотел взять ее замуж, воспитывать с ней детей. Не дозрел до этого. А творчество тут ни при чем. Оно бы не помешало, если бы он был готов стать мужем и отцом. Он хотел другого. Хотел быть свободным от всех глупостей мира, каким он был в детстве, когда шел по бескрайней степи к монгольскому кладбищу. Хотел быть свободным от предрассудков и страхов, быть уверенным, что может зайти в творчестве сколь угодно далеко и не заблудится в степях мира. Хотел быть экспериментатором, первооткрывателем. Хотел – и отчего-то страшился этого. Тот олененок из фантазии, который уберег всадника от стрелы, догадался Осташов, – это и был он сам. А сейчас он, Владимир, вырос и стал всадником, мчащимся на мощной лошади в золотом сиянии, летящим куда-то вперед – все равно куда, в неизвестные, удивительные дали. «Ну, тогда, так и будет, – подумал Владимир. – Я буду лететь своей дорогой. Я уже лечу».

Не в силах больше размышлять и преодолевать навалившийся на него тяжкий, словно ветер со штормящего моря, сон, Осташов отвернулся от окна и наконец забылся.

Глава 35. Сияние

– Проходите на второй этаж, – сказал Владимиру мужчина в темном костюме, поглаживая бороду, которую принято называть русской. – Там у нас картины абитуриентов хранятся, больше негде – по всей академии сейчас ремонт. Поэтому немного тесновато. Вы там распакуйте свою картину и поставьте куда-нибудь, где место найдется. А я сейчас подойду.

Мужчина – это был один из преподавателей академии живописи – зашел в боковую комнату и закрыл за собой дверь.

Осташов поправил на плече веревку, на которой держалась закрытая белым материалом довольно большая – примерно метр на два – картина, затем осторожно, чтобы не ударять ее о ступени, поднялся по лестнице и оказался в недлинном коридоре с высоченными потолками и окном в противоположном конце. По правую руку от Владимира, за широкой аркой, располагался небольшой холл. Стены коридора и холла были увешаны картинами, и холл весь был заполнен треногами с установленными на них картинами. Осташов покрутил головой; тематика изображений в основном была почерпнута авторами в русском былинном эпосе, русской дореволюционной истории и Священном Писании. Качество работ было весьма недурным, и Владимир с ревностью отметил про себя, что имеет дело с достойными соперниками.

Поставив свою картину вертикально на пол, Осташов развязал и снял веревку и прислонил картину к торцу арочного проема. Потом, задумчиво глядя на белый материал, покрывавший картину, неспешно смотал веревку в аккуратный моток, сунул его в карман джинсов. Затем стянул с картины материю.