Владимир Раевский

— Всегда рад помочь, — ответил Владимир Федосеевич.

…В ночь с 24 на 25 июня 1866 года на Круглобайкальской дороге восстали ссыльные поляки. Восстание не получило поддержки и было разгромлено. Четыреста восемнадцать его участников преданы суду. Обо всем, что стало известно об этом событии, Раевский поделился с женой:

— Вчера неудача, сегодня неудача, а завтра, может быть, и удача. Восстающих убить возможно, а дух их — никогда.

— А как ты думаешь, кто повинен, что так случилось? — осторожно спросила Авдотья Моисеевна.

Владимир Федосеевич долго молчал, а потом, тяжело вздохнув, выдавил:

— В успехе, милая, всегда отыщется отец, и не один, а неудача — всегда сирота…

О событии на Круглобайкальской дороге писал герценовский «Колокол»: «Добивали, добивали Польшу… а она вся жива… Она восстала в Сибири — безнадежная, отчаянная, но все же предпочитающая смерть рабству».

Восьмого июля поздно вечером небо Олонков неожиданно плотно затянулось дождевыми тучами. Вода в Ангаре казалась густо-смоляной. Губернский чиновник, проезжая через село, остановился в крестьянском доме Заровняева, где бывал и ранее.

Не успел он еще попить чаю, как от дома Заровняева по селу ураганом пронеслась страшная, но еще не доказанная весть: в деревне Малышевке выстрелом через окно убит Владимир Федосеевич Раевский. К утру уже все село знало о случившемся, кроме Авдотьи Моисеевны. Все знали, что последнее время она тяжело хворала, поэтому никто не решался сообщить ей страшную весть.

Задолго до рассвета к дому Раевских пришел самый уважаемый в селе пожилой крестьянин Василий Никанорович Елпзов, давний приятель Владимира Федосеевича. Скрипнув калиткой, вошел во двор. Дремавший возле сарая старый лохматый пес Антей спохватился, хрипло залаял, но, услышав знакомый голос, подбежал к гостю, приветливо вскинул ему на пояс лапы. Елизов полушепотом поделился с ним бедой: — «Нет более твоего хозяина», направился в дом. Переступив порог дома, перекрестился, тихо поздоровался. В комнате сумрачно. Маленькая лампадка, под образом святого в углу, слабо освещала диван, на котором полулежала Авдотья Моисеевна с повязкой на голове. Позабыв заранее приготовленные слова, Елизов, стоя у порога, растерянно промолвил:

— Болеешь… Моисеевна… Может, в чем нужду имеешь, завтра мой Митяй в Иркутск поедет…

— Благодарствую, Василии Никанорович, завтра Владимир должен возвратиться. Худо мне без него. Ох, худо… — И тут же с ноткой тревоги в голосе спросила: — Что это ты, Никанорович, сегодня пожаловал ни свет ни заря?

— Тут такое дело, Моисеевна… Я собирался в Малышевку, вчерась человек оттуда был… сказывал, что Владимир Федосеевич тама сильно захворал. Ежели так, надобно привезти его домой…

Авдотья Моисеевна побледнела, лицо ее покрылось холодной испариной. Сердце подсказало ей, что стряслось непоправимое. И может, впервые за долгие годы она почувствовала необыкновенную боль в груди. Не говоря пи слова, поднялась с дивана, подошла к окну и, раздвинув занавеску, взглянула во двор, окончательно убедилась, что пришла беда: во дворе толпилось несколько человек. Но, пока в доме был Елизов, туда никто не входил.

Авдотья Моисеевна, как во сне, сделала пару шагов к дивану, тяжело опустилась на него; перед ее глазами плыли стены, потолок. Елизов что-то еще говорил, но опа по слышала. Она только нашла силы спросить:

— Оп умер?

Для прямого ответа у Елизова не хватило мужества, он, переступая с ноги на ногу, начал что-то говорить. В это время с душераздирающим воплем в комнату ворвалась младшая сестра Авдотьи Моисеевны Марфа. Порывисто обняв Авдотью, запричитала пуще прежнего. Следом за сестрой в дом начали входить родственники, соседи, знакомые. Елизов, пятясь, вышел во двор и, смахнув рукой слезу, давя щемящую боль во всем теле, направился к крестьянам, ожидавшим его.

В Малышевку вместе с Елизовым отправилось еще несколько крестьян. Не сговариваясь, они тайно решили, что если станет известен им убийца, они его прикончат. Они вспоминали тайные и открытые угрозы со стороны губернских чиновников, неблаговидные дела которых покойный смело разоблачал. Смерть Раевского до сих пор осталась неразгаданной тайной. Однако доподлинно известно, что он в тот роковой для него день выехал верхом на лошади из Александровского завода в деревню Малышевку по делам завода.

В нескольких километрах от деревни в роще его остановили трое неизвестных и потребовали слезть с коня. Как только он встал на землю, в тот же миг почувствовал сильный удар по голове. Упал с застрявшим в горле стоном. Дальнейшее он не помнил. На попутной повозке его доставили в Малышевку. Признаков ограбления не было; даже деньги, что были при нем, оказались в целости, только его оседланный конь бесследно исчез.

Несколько дней спустя Владимир Федосеевич умер. В кармане было найдено незаконченное письмо к сестре: «…Хотя я занимался такими делами, где при малейшем нарушении убеждений и правил я мог приобрести значительные деньги, но быть в разладе с моей совестью — значило бы унизить себя в собственных глазах, я смело иду к концу моей жизни».