Владимир Вениаминович Бибихин — Ольга Александровна Седакова. Переписка 1992–2004

О, я встречала здесь таких чудесных людей. И каждый день можно было бы описывать — впрочем, как и каждый день в России. Ничего подобного я, как всегда, не делаю и все уходит «в ту же свою вечность» (помните?). Англия — очаровательная страна. Не задумываясь, я бы выбрала ее из всех, что видела. Gentle and helpful. И ландшафт почти русский. Мне кажется, в России, вспомнив здешнее рутинное “Nice to see you!”, я буду плакать. Кто кому у нас такое говорит?

Ваше отношение к Канту — такое же, как у меня (хотя я его, конечно, плохо знаю, но какой-то principium еще в юности уловила и полюбила: почтительность и осмотрительность благородной души). В ненависти к Канту Флоренский сходится с Хлебниковым (который жег «Критики» по листку), с Белым и всем авангардом. Интересное сходство, не правда ли? Они разозлились на Канта, как дети, которым не дают поиграть, с чем и правда нельзя играть. И тем не менее я люблю и верю (одновременно) в нечто противоположное «вещи для нас». Помните, я пыталась объяснить это придерживание двух противоположных вещей? Не вопреки Канту, а вместе с Кантом. В сущностную проницаемость мира — только достигается она не «овладением», а жертвой. Пожертвуйте чему-нибудь — и это уже не будет «вещью в себе». Вещь в себе — ответ на активистскую бестрепетность в отношении к вещи. В «хорошем» повороте оставленности, который Вы рассказываете, мне больше всего очевиден страх перед властью. Хорошо, когда тебя оставляет (в Вашем смысле) властитель. Но хорошо ли, когда оставляет то, что тебе дороже всего? о чем в Псалмах говорится: «Желает и скончавается душа моя»… Откуда этот страх перед Владыкой, я не понимаю, честное слово. Но я не Вл. Антоний, чтобы проповедовать. Право на такое слово нужно оплатить. Иначе в самом деле получится нажимание на кнопки догмы и обряда. Мне кажется, в большинстве земных случаев действительна позиция Канта — как евклидова геометрия в нашем пространстве. Глупо строить дом, исходя из пересекающихся параллельных. Но бывает другое. Не знаю, внятно ли я выражаюсь.

Интересно, что, не читая Вашей вещи о Борисе и Глебе, я всегда так чувствовала «власть России». Увы, мне вполне понятно, что происходит при таком чтении, как у В.Н. Топорова. Вот уж где не веяло ни «вещью в себе», ни противоположным. Интеллектуальное “comfort and security”. Как хорошо, что Вам это чуждо!

Кого читать по-русски, не знаю. Мне понравилась повесть Юза Алешковского «Перстень в футляре». Пожалуй, и все. (Звезда, № 7, 1993). Ощущение опустошенности всего этого словесного шума у нас. В самые глухие времена было что-то: было, угадывалось, предчувствовалось… Но могу Вас порадовать, что и здесь — в сущности — то же. Какие стихи! какая живопись! какая филология! Что по-настоящему живое и новое? Мне хотелось бы найти что-нибудь вне-клерикальное, но все тверже вижу: только там, в старой крепости — здесь Bishop; там — отец Димитрий. Клянусь, я не предвзята и не тороплюсь к благонравию. Но все другое провинциально, оставлено центром — или само оставило его. А в отношении этого центра Москва или Париж — не так уж важно. Экстремизм?

Да, теперь здесь мода на мусульманство. Показывают англичан-мусульман, конвертов, и что Вы думаете, они выдвигают в качестве причины своего обращения? Как один: устои, стержень повседневного существования, нормативизм. Это не западный буддизм 60–70-х годов. Человек просится в клетку, нагулялся.

На этом и кончу. Очень рада Вашему семейному счастью, храни Вас Господь.

— Christ is risen!

— He is risen indeed!

(так восклицали в Лондоне)

С глубокой дружбой

Ваша

О.

Приклеен листик с заголовком “Mad dogs and Englishmen” с пометкой ОАС: «Посылаю Вам образчик газетного языка (о событиях в заливе) — но самой же газетой рефлектированный. Вот чем, в частности, мила Англия».

Азаровка [11], 2.7.1994

Дорогой Владимир Вениаминович,

наверное, Вы вернулись — и не без Парижа, как Пушкин с морем в деревню

В поля, в пустыни молчаливы

Перенесу, тобою полн…

А я смотрела на Францию с другой стороны Ламанша, возле города Exeter, бродя с Петром Скорером (внуком С.Л. Франка, православным диаконом и одновременно заведующим славянским отделением Эксетерского Университета) у красных скал (red cliffs) побережья. И думала: где-то там Париж, Костя… Дело было в нашу Масляницу. Это один из несчетных британских кадров, самый южный. Я ведь повидала обе Ирландии, Шотландию, Уэллс. А уж внутри Англии…

Очень быстро здесь все это стало видеться мимолетным и почти нереальным. Как Россия оттуда.