Владимир Высоцкий

Вдруг – сзади тихое шептанье раздалось:

«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе

Не лучше ль – чаю? Или – огненный напиток…

Чем учинять членовредительство себе —

Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток».

Он сказал мне: «Приляг,

Успокойся, не плачь!»

Он сказал: «Я не врач —

Я твой верный палач.

Уж не за полночь – за три, —

Давай отдохнем:

Нам ведь все-таки завтра

Работать вдвоем…»

Чем черт не шутит – может, правда выпить чаю,

Раз дело приняло подобный оборот?

«Но только, знаете, весь ваш палачий род

Я, как вы можете представить, презираю!»

Он попросил: «Не трожьте грязное белье,

Я сам к палачеству пристрастья не питаю.

Но вы войдите в положение мое:

Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

Молчаливо, прости,

Счет веду головам.

Ваш удел – не ахти,

Но завидую вам.

Право, я не шучу —

Я смотрю делово:

Говори – что хочу,

Обзывай хоть кого…»

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,

Он говорил, сморкаясь в старое пальто:

«Приговоренный обладает как никто

Свободой слова – то есть подлинной свободой».

И я избавился от острой неприязни

И посочувствовал дурной его судьбе.

Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»

И я ответил: «Вероятно, так себе…

Ах, прощенья прошу, —

Важно знать палачу,

Что когда я вишу —

Я ногами сучу.

Кстати, надо б сперва,

Чтоб у плахи мели, —

Чтоб, упавши, глава

Не валялась в пыли».

Чай закипел, положен сахар по две ложки.

«Спасибо…» – «Что вы! Не извольте возражать

Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать.

А грязи нет – у нас ковровые дорожки».

«Ах, да неужто ли подобное возможно!»

От умиленья я всплакнул и лег ничком, —

Потрогав шею мне легко и осторожно,

Он одобрительно поцокал языком.

Он шепнул: «Ни гугу!

Здесь кругом – стукачи.

Чем смогу – помогу,

Только ты не молчи.

Стану ноги пилить —

Можешь ересь болтать, —

Чтобы казнь отдалить,

Буду дальше пытать».

Не ночь пред казнью – а души отдохновенье, —

А я уже дождаться утра не могу.

Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,

Я крикну весело: «Остановись, мгновенье!»

И можно музыку заказывать при этом —

Чтоб стоны с воплями остались на губах, —

Я, признаю́сь, питаю слабость к менуэтам.

Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

«Будет больно – поплачь,

Если невмоготу», —

Намекнул мне палач.

«Хорошо, я учту».

Подбодрил меня он,

Правда, сам загрустил:

«Помнят тех, кто казнен,

А не тех, кто казнил».

Развлек меня про гильотину анекдотом,

Назвав ее карикатурой на топор.

«Как много миру дал голов французский двор!» —

И посочувствовал убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,

Был оживлен и сыпал датами привычно.