Владимир Высоцкий

Так же безошибочно прочитывалось и название стихотворения Вознесенского «Реквием оптимистический по Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу», (1970). Имя Высоцкого уже при жизни его стало художественным образом — эмоциональным знаком какой-то концентрированной жизненности, мощной силы, объединяющей самых разных людей. Ну, о ком еще из наших современников можно было написать:

Гремите, оркестры,
Козыри — крести,
Высоцкий воскресе.
Воистину воскресе!

И эти слова, сказанные о 32-летнем актере и поэте, ничуть не выглядели каким-то перебором, хотя, прямо скажем, любое другое имя в такой образной раме показалось бы просто неуместным. «Реквием оптимистический» был написан Вознесенским в связи с автомобильной катастрофой, в которую попал Высоцкий, его клинической смертью и счастливым выздоровлением. Но в этом дружески-шутливом стихотворении схвачена оказалась суть судьбы и феномена Высоцкого.

Высоцкий — это всегда воскрешение, возвращение. Мало кому удавалось так прочно внедрять в сознание современников мысль о том, что «мы, отдав концы, не умираем насовсем».

Высоцкий уверенно, самостоятельно и без малейшей позы продолжил древний поэтический мотив «Нерукотворного памятника».

Как изменяется ценность судьбы? Мерой счастья или мерой беды? Скорее всего — степенью глубины того и другого. Высоцкому были ведомы дружба и правда, любовь и одиночество, вера и сомнение, полнота счастья и бездна отчаянья. Мало кому выпало на долю столько непонимания, сколько Высоцкому. Мало кому наше общество и наша власть так мешали жить и работать: делиться с людьми своими душевными сокровищами и жизнетворческой энергией. «Горька судьба поэтов…».

Но мало кто, да что там, просто никто не явил в наше время такую, как Высоцкий, силу творческой воли и духовной независимости. Прорвав линию «красных флажков», преодолев тяжесть, которая, по всем представлениям, должна была раздавить любого, он донес до людей свое слово, успел выстроить свой образ мира. «Так и надо жить поэту».

Он был в высшей степени «инакомыслящим» человеком и художником. Но он не склонен был предлагать ненадежные социальные прожекты, выдвигать краткосрочные тактические лозунги. Он, как сказала в одной телевизионной передаче Марина Влади, отличался «интеллектуальной честностью». За конкретными социальными недугами он видел еще и глубокие глобально-исторические закономерности. Он всегда понимал, что быстрое улучшение жизни и людей — опасная иллюзия, неизменно приводящая к противоположным результатам. Поэтому судьбу Высоцкого не измерить только рамками социальными, рамками жизни одного исторического поколения. Его судьба вышла на уровень философский, уровень отношений человека и мира.

Высоцкий не «вышел из народа», он всегда жил внутри этого народа. Некоторые завзятые энтузиасты никак не могут примириться с горькой правдой о нашей истории, видя в объективных фактах «очернение и охаивание» славных этапов большого пути. Высоцкий этих людей не берется «перестраивать» и перевоспитывать. Им он предлагает просто успокоиться:

Вы огорчаться не должны —
Для вас покой полезней, —
Ведь вся история страны —
История болезни.

Ничего себе успокоил! Ну что делать: чем дальше и глубже заглядываем мы в свое прошлое, тем больше подтверждений этому диагнозу.

Немалое мужество требуется, чтобы увидеть болезнь с беспощадной ясностью и искать способ лечения. Соблазн оптимизма, игнорирующего здравый смысл, все еще владеет многими умами, и умами не великими, и, наоборот, слишком изощренными, кровно заинтересованными в том, чтобы изо всех сил поддержать миф о нашем здоровье. И об этом у Высоцкого сказано:

Живет больное все бодрей.
Все злей и бесполезней —
И наслаждается своей
Историей болезни…

Прямо скажем, эти сочиненные в 1976 г. строки не отстали от нашей жизни. Скорее, наша духовная жизнь только еще приблизилась к такому уровню открытости и критической беспощадности. Это взгляд не только из прошлого, но и из будущего. Поэтому весьма неубедительными выглядят попытки втиснуть феномен Высоцкого в узкие исторические рамки, привязать его многозначное и всепроникающее слово к небольшому хронологическому столбику: «Ты — бедный наш гений семидесятых…» (Евг. Евтушенко).

Впрочем, в прозаической форме Евгений Евтушенко сказал о Высоцком немало верного: о сходстве его сатирических принципов с творческими принципами Зощенко, о диалектике национально-русского и всемирно-общечеловеческого в художественном мире Высоцкого. И все же когда я думаю о стихе и стиле Высоцкого, мне вспоминается пастернаковское описание ледохода:

…Один лишь хрип,
Тоскливый лязг и стук ножовый,
И сталкивающихся глыб
Скрежещущие пережевы.