Владимир Высоцкий и музыка: «Я изучил все ноты от и до…»

Наверное, поэтому Владимир Высоцкий, принадлежащий к поколению шестидесятников — «послевоенным мечтателям», оказывается ближе поэтам военного поколения — С. Гудзенко, М. Кульчицкому, Н. Майорову, нежели поэтам-шестидесятникам — А. Вознесенскому, Е. Евтушенко, Р. Рождественскому, ибо в своем творчестве он воспринял, продолжил и развил лучшие традиции военной поэзии. Его по праву можно считать одним из прямых наследников этого литературного поколения. И не только потому, что он по возрасту относился к поколению «детей войны», то есть младших братьев и сыновей воевавших, но еще и потому, что по сути своей это был поэт эпического склада, воспринимавший мир прежде всего «сюжетно», в его драматизме, во взаимосвязи и единстве событий и явлений. Действительно, творчество Высоцкого от поэтов-шестидесятников отличали не только внешние условия: бытование, «способ диалога с аудиторией» (С. Чупринин) и т. д., — отличным было и его внутреннее содержание, ибо, по наблюдению В. Новикова[121], иной была сама доминанта: у шестидесятников она социальная, у Высоцкого — нравственно-философская.

Кроме того, особая романтика, стремление «соединять несоединимое», «цельность и полнота мироощущения», образно-эмоциональный строй стиха, необыкновенная достоверность, почти дневниковость в изображении событий — все это роднит творчество Высоцкого с фронтовой поэзией. Роднит их и эстетический принцип, найденный этим поколением поэтов, — «конфликт реалий и символов», «соединение высокой символики и грубой прозы»[122], «сплав величественного и бытового, конкретности и обобщенности»[123]. Кроме того, их сближает и «суровая правда солдат», и та прямота, с которой она выражается, и особая патетика, напрочь лишенная «высокопарного наигрыша», и особое звучание мотивов памяти и долга. Интересно отметить, что родство с фронтовой поэзией проявилось на всем пространстве творчества Высоцкого, хотя, конечно, в большей степени оно заметно именно в произведениях о войне.

Подобная разработка военной темы вообще достаточно характерна для авторской песни в целом. По наблюдениям исследователей, «вышла она из „Землянки“, из окопов… из особого состояния души человека, оставшегося перед лицом нравственного выбора один на один с совестью и Родиной» (Крымов С.)[124].

Кроме того, война в изображении Высоцкого — это не только следствие «особого устройства памяти» поэта (Н. Крымова), и не только экстремальное для человека состояние, позволяющее ему проявиться, раскрыться наиболее полно, но и момент проявления этоса — общечеловеческой совести, — а значит, и возможного единения, ибо этос постоянно напоминает людям о принадлежности к человеческому сообществу, об их связанности друг с другом. В стихах о войне ощущение всеобщей связанности передается Высоцким при помощи такой, казалось бы, незначительной детали, как преобладание местоимения «мы» над «я», в целом характерным для его поэзии. В произведениях Высоцкого мы сталкиваемся с тем же парадоксом мироощущения, что и у воевавших поэтов: при постоянном присутствии смерти — полное отсутствие ее трагизма и безысходности. И хотя причины, породившие его, разные, результат один — утверждение жизни в ее бесконечности:

Разрывы глушили биенье сердец,
Мое же мне громко стучало,
Что все же конец мой — еще не конец:
Конец — это чье-то начало. (I, 215)

Наверное, поэтому Высоцкий, в целом не любивший эстрадной песни, высоко ценил творчество Марка Бернеса, голос которого, по его словам, принадлежал «в основном к военному времени, к послевоенному» [125] и у многих ассоциировался прежде всего с кинофильмом «Два бойца» и песнями, звучащими в нем. Высоцкий, прежде всего ценивший в человеке творца, а в исполнителе — личность, индивидуальность, выделял Бернеса еще и потому, что тот «никогда не позволял себе петь плохую поэзию. Ведь сколько лет он уже не живет, а услышите его голос по радио — и вам захочется прильнуть, услышать, про что он поет. Он был удивительным человеком, и то, что он делал на сцене, приближается к идеалу, о котором я мечтаю как об идеале исполнительском. Такому человеку я мог бы отдать все, что он захотел бы спеть из моего. Кстати, он пел мою песню „Братские могилы“ в фильме „Я родом из детства“, я начал с ним работать, но, к сожалению, поздно» [126]. Кроме того, Высоцкий приводит удивительный пример воздействия «сочетания музыки вместе с голосом Бернеса и с изображением» в этом фильме В. Турова: к женщине, на глазах которой фашисты повесили двух ее сыновей, во время просмотра этой картины вернулась память[127].

Отношение Высоцкого к А. Вертинскому, Л. Утесову, П. Лешенко и другим эстрадным певцам того времени определялось тем, что они тогда противостояли массовой песне именно своей интонацией — доверительной, искренней, душевной.