Это вроде «я с тобой вместе застольничаю и пр., но ты для меня почти никто». Вообще, у меня сложилось впечатление, что к показаниям Визбора надо относиться с повышенной критичностью, особенно когда они противоречат моей концепции. Не противоречат моей концепции показания Марины Влади («Владимир или Прерванный полет»):
«У Володи было много друзей. Одни встречались с ним каждый день, другим лишь удавалось иногда попасть на его концерты, третьи только слушали магнитофонные записи. Но все они были друзьями.»
А вот Генрих Падва (с сайта otblesk.com
), похоже, сговорился с Визбором:«…он умел держать на расстоянии даже близких людей. Хотя Володя очень любил своих друзей, был к ним привязан, много для них делал…»
«— Вы бывали у Высоцкого на Малой Грузинской. Помните свое первое впечатление?
Меня удивило, что дверь была открыта. Просто не заперта. Кто-то входил, кто-то выходил… У него был достаточно своеобразный дом. С одной стороны, Володя являлся человеком, не очень пускавшим и подпускавшим к себе. А с другой стороны, создавалось впечатление открытого дома, калейдоскопа людей…»
Человек не подпускает к себе людей (но позволяет им любить себя), если считает себя высшим по отношению к ним существом, и/или если рассматривает их как расходный ресурс, к которому нет смысла привязываться, и/или если имеет какие-то секретные личные дела.
Друзья у таких, как Высоцкий, — это обычно сообщники по совместному художественному задуриванию массы, неплохо «клюющей» на сентиментальные вещи, грубоватый юмор и словесный «экстрим».
Как у людей, оказавшихся в первый раз в Париже, возникает непреодолимая потребность отметиться возле Эйфелевой башни, так у людей (советских), оказавшихся в первый раз в практической досягаемости Высоцкого возникала непреодолимая потребность установить с ним хотя бы односторонний аудиовизуальный контакт (у особо амбициозненьких — ещё и по-Володя-ть, и посовать ему в руки гитару или стакан), чтобы потом похваляться в кругу себе подобных всю оставшуюся плебейскую жизнь.
Такая тяга к знаменитостям, формируемая комплексом инстинктов, характерна не только для «человеков толпы», но даже для людей выдающихся, которые и сами пользуются кое-какой известностью. Хуже того, на этом ломаются даже индивиды вполне мизантропистые и довольно кремнистые, которых чужие счастья-несчастья обычно не трогают — и хорошо ещё, если не смешат.
Какие наркотики потреблял Высоцкий? Все, какие удавалось достать. В СССР с этим были сложности, так что привередничать не приходилось. В дело шли морфин, героин, кокаин, амфетамины и пр.
Наркоманом Высоцкий стал потому, что доходы и общественное положение позволяли ему добывать наркотики. Если бы не доходы и не положение, остался бы он лишь алкоголиком и протянул бы несколько дольше.
Разумеется, и наркомания, и алкоголизм — это болезни, но эти болезни поражают людей далеко не случайным образом, а являются следствием некоторых мировоззренческих установок. Впрочем, даже такая болезнь, как грипп, поражает не всех одинаково часто и с одинаковой степенью тяжести, и от гриппа можно довольно успешно защищаться (не только прививками), если очень хочешь и вдобавок знаешь, как.
Музыка — не еда. Объяснить механизм действия музыки на организм сложно. Люди существенно различаются восприимчивостью к музыке. Иметь малую к ней восприимчивость — это вряд ли плохо (научных данных по этому поводу я не встречал). Лично я — из менее восприимчивых, то есть вполне обхожусь без. Верю, что у людей, страдающих музыкальной зависимостью, тяга к музыке Высоцкого может быть почти такой же сильной, как у него самого — к наркотикам.
По Визбору, Высоцкий — крикучий надрывистый протестант («Он кричал свою спешную поэзию…»). Каждый слышит своё. На самом деле у Высоцкого много вполне спокойных и шуточных песен.
Высоцкий — ширпотребный автор, культурно обслуживавший большинство. Эта оценка — не отрицательная: культурно обслуживать большинство — дело нужное. Массовая культура тоже должна быть высококачественной, и она в своей лучшей части отнюдь не чужда «высшим» людям: они всего лишь не ограничиваются ею.