Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Между тем ностальгия по брежневским временам, так сильно охватившая высшую номенклатуру в период краткого пребывания Юрия Андропова у власти, теперь находила свой выход в реальных делах и поступках новой верховной власти. 8 марта на торжественном приеме в честь Международного женского дня в Кремле во всем своем великолепии вновь появилась недавно опальная Галина Брежнева. В то же самое время сталинский нарком иностранных дел Вячеслав Молотов при содействии своего бывшего ученика Андрея Громыко был восстановлен в рядах партии.

И все же поворот руля в сторону от жестких андроповских мер у команды Черненко не получился. Страна уже была беременна переменами, и молодые птенцы гнезда Андропова только ожидали своего часа, чтобы в положенный срок принять долгожданные роды. Команда Михаила Горбачева медленно, но уверенно двигалась к власти.

Следователями союзной прокуратуры вкупе со следователями КГБ продолжалось раскручивание дела о коррупции в Узбекистане. В июле в Москве был арестован начальник московского Главторга Николай Трегубов.

В 84-м году в центральной прессе не появилось ни одной крупной положительной статьи о Владимире Высоцком. Тот год был отмечен статьями о Высоцком иного рода.

Смена политической власти в Кремле вдохнула новые силы в хулителей усопшего поэта. И в первых рядах этих хулителей вновь был поэт Станислав Куняев.

В июльском номере журнала «Наш современник» (главный редактор Сергей Викулов) появилась статья за подписью С. Куняева под названием «Что тебе поют?» Начав статью с того, что после опубликования в «Литературной газете» его статьи двухлетней давности о Высоцком на его имя пришли горы возмущенных писем от поклонников Высоцкого, Куняев размышлял: «Я отложил письма и задумался… Так вот в чем дело: ты начал спор о вкусах, а замахнулся, сам того не подозревая, на «святая святых». Высоцкий уже не интересовал меня — бесстрашное время расставит все по своим местам. Гораздо интереснее подумать о другом феномене — о читателе, почитателе, слушателе, поклоннике, потребителе… Что это — любовь, уважение, пиетет? Но разве бывает любовь столь беспощадна к чужому мнению? Разве естественно, что любовь к одному явлению культуры закрывает человеку глаза на все остальные имена? Почему эта любовь не просветляет, а ожесточает? А может, это вовсе не любовь, а просто некий агрессивный культ? Почему эти люди ведут себя так, словно за их спиной нет великой поэзии, великой культуры, словно бы лишь вчера они шагнули из небытия в цивилизованный мир, услышали его и отдали ему всю свою душу, ничего больше знать не желая?.. Может быть, массовая культура при сегодняшних средствах распространения стала наркотиком невиданной, незнакомой человечеству силы? Может быть, поэтому так беспощадно быстро сходят со сцены, изнашиваются, вырабатывают запасы своего таланта творцы популярного искусства? Спивается связавшийся с Голливудом Скотт Фицджеральд, разрушаются от постоянных допинговых доз наркотиков кумиры следующего поколения: Элвис Пресли и Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс и Джим Моррисон, не выдерживает гастрольно-коммерческих нагрузок Джо Дассен, гибнет от пули фанатика (а фанатизм тоже сила, действующая на тех, кто вызвал ее к жизни) переставший творить Леннон…»

Начав свои глубокомысленные рассуждения издалека, Станислав Куняев в конце концов подводит читателей к главному:

«Сходите на кладбище! Посмотрите, сколько там цветов…»

Таких писем было много, к ним прилагались фотографии надгробия с толпами людей у ограды, и я, загипнотизированный непрерывным диктатом, действительно собрался на кладбище.

— Ты когда там будешь, — попросил меня мой товарищ, — посмотри, пожалуйста, цела ли там одна ничем не знаменитая могила — она метрах в четырех от Высоцкого, да вот, кстати, погляди на фотографию…

На фотографии в окружении множества людских ног был виден небольшой холмик с полуметровым деревянным столбиком, на котором была выведена скромная надпись: «Майор Н. Петров, умер в 1940 г.».

— Я фотографию делал год назад, — продолжал мой приятель. — Думается, что этой могилы уже не существует.

…Вечерело, народ постепенно расходился. Я смог оглядеться вокруг и увидел то, что можно было предположить. Вокруг была истоптанная ровная земля. Могилы майора Петрова не существовало.

Я не могу себе представить, чтобы поклонники Блока, Твардовского, Заболоцкого или Пастернака могли позволить себе из любви к своему божеству равнодушно топтаться на чужих могилах.

Конечно, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», и отношения творца с человеком, открывающим сердце строке, звуку, картине, слышны и не всегда предсказуемы. Но в безбрежном эмоциональном море этой стихии должны мерцать сигналы друг другу, два маяка, две равноправные воли — человека искусства и человека жизни. Ибо, как сказал мудрец, «поэт должен помнить, что в прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в беспомощности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов».