Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Именно в ту ночь Высоцкий узнал о детской трагедии Турова: «На его глазах немцы казнили отца, а потом угнали его с матерью в Германию. Ему было 7 лет... Когда их освободили американцы, они с матерью ушли. И потеряли друг друга Он полгода скитался по Европе — добирался до России. И пришел к себе на родину, в Могилев, сам, пацаном девятилетним».

На следующий день Высоцкому кровь из носу необходимо было быть в Москве, в театре. Ранним утром они поймали какого-то мотоциклиста и помчались в аэропорт. «И вот когда Володя уже уходил за турникет — бежать к самолету, — вспоминал Туров, — он вдруг повернулся и сказал: «Витя! Возьми меня. Увидишь — не подведу!» Самые обычные слова. Но было что-то в его голосе такое, что я... отказался от той пробы, которую для себя первоначально Наметил, и утвердил Высоцкого.

В августе в краснодарскую станицу передали вызов на съемки фильма «Я родом из детства». С трудом удалось улизнуть от Кеосаана со «Стряпухой» на несколько дней в Минск.

Там намучился с гримом, с костюмерами. Шрамы делали с помощью коллодия — всю щеку стягивало, воняло жутко. Форму капитана-танкиста с нашивками о ранениях носить пришлось даже вне съемочной площадки. И он так вжился в образ, что как-то на улице одна старушка его остановила, поглядела, погладила по рушу кителя: «Ой, милок, как же тебя война проклятущая изувечила...» А «милку» только двадцать семь стукнуло...

***

В сентябре на первом же после каникул сборе труппы было Объявлено о начале репетиций пьесы Бертольда Брехта «Жизнь Галилея». Представили и нового актера — Александра Калягина... Связи между этими двумя новостями никто не видел. «Часть людей я знал, — вспоминал Калягин. — ...Стоял паренек в каком-то пиджаке, абсолютно стоптанные под 45 градусов каблуки, и я был потрясен, когда мне сказали — Высоцкий».

Конкуренция, ревность — в актерской среде дело обыденное, привычное и естественное.

Вначале и речи не было о том, что Высоцкий будет играть Галилея. Все были уверены: только Губенко. А Высоцкий и сам не думал о Галилее. Даже публично обозначил это мимоходом. Журнал «Театр» проводил заочную конференцию актеров. На вопрос «Нужна ли нам тренировка?» Высоцкий простодушно ответил: «Мне это необходимо, так как боюсь, что для роли уличного певца в «Жизни Пшилея» может не хватить умения владеть своим телом...» На большее он не претендовал, покорно соглашаясь с мнением жены, что Любимову он нужен, прежде всего, как исполнитель брехтовских зонгов.

Свои амбиции были у новобранца Таганки Калягина. «Коля Губенко ушел, — рассказывал он, — я был назначен на главную роль и, как молодой актер, конечно, хотел проявиться...»

Но на время галилеевы проблемы отошли на второй план. Осенью развернулись решающие бои за «Павших». Все верили в слова Бориса Слуцкого, который предлагал: «Давайте выпьем, мертвые, во здравие живых!»

Любимов без устали ходил по инстанциям, актеры репетировали до седьмого пота. Высоцкому, кроме Михаила Кульчицкого, Чаплина, Гитлера, Юрий Петрович неожиданно поручил роль Семена Гудзенко. Очень важная роль, финальный аккорд.

Он аж взъерошился от этого назначения, вспоминал Смехов. Это мечта — играть такого поэта. Тут и самолюбие актерское, и просто отличная роль. И Володя попросил помочь: «Я прочел стихи ему... Он слушал, как ученик Я подумал, что он запомнит музыкальную линию и потом воспроизведет. Вечером он мне прочел этот кусок с экономией сил. Любимов присутствовал при мини-репетиции, что-то ему сказал по поводу перспективы роли, Володя ему кивал, но он уже был беременен этим образом, уже у него что- то крутилось... И вдруг я увидел совершенно новое лицо. Как конь, который навострился на далекое расстояние, он вышел — сама пружина, держась за автомат, в плащ-накидке, с каской... Хоть бы что-нибудь из того, что я утром так бережно ему втолковывал, а он кивал и повторял, — куда все это девалось? Все по-новому! И даже некоторые слова заменил — это уже было право поэта. У Гудзенко: «У каждого поэта есть провинция, она ему ошибки и грехи, как мелкие обиды и провинности, прощает за правдивые стихи...», а Володя читал: «..лее мелкие обиды и провинности, прощает за хорошие стихи». Это был поток параллельного авторства, соавторства. И доверие Любимова...