Владимир Высоцкий: трагедия русской души

Это был очень талантливый человек, который боролся за светлое с дьяволом, который сидел в его душе. Это страсти, дурные привычки, которые помешали ему раскрыться полностью, окончательно. Он мог бы достичь больших высот, но вредные привязанности утянули его в другую сторону. Одна из лучших его ролей в кино, да что там говорить, лучшая его роль в кино — это роль Жеглова в фильме «Место встречи изменить нельзя», где он показал высоту своего актерского мастерства, своего актерского таланта. Выше Жеглова он не прыгнул ни в одной другой картине. Такой мощи, такой силы духа, силы человеческой он не показал.

О Высоцком я бы сказал так: сильный слабый человек. С одной стороны он сильный. Духовно, сильный как актер, как творец. А с другой стороны, он слабый.

У меня с ним был очень серьезный разговор. Я шел к нему от профессора Уемова, это мой научный руководитель по философии, который подарил ему книгу и очень хотел его видеть, слышать, побеседовать с ним. Потому что ему нравились его песни, он находил в них некоторые философские аспекты, но Владимир Семенович не смог с ним встретится, поскольку был чрезвычайно занят, он играл в театре и одновременно снимался в кино. То есть, получалось так, что он утром прилетал в Одессу на съемки, все уже было готово, площадка была готова, оператор ждал, камера была готова, свет поставлен, режиссер тоже уже ждал. Мчатся на машине в аэропорт, привозят его в павильон. Снимают материал с его участием, увозят его в аэропорт, потому что вечером у него спектакль в Москве. И вот такая у него была очень напряженная работа. Но были дни, когда он оставался в Одессе, поскольку в это время у него не было спектакля и он был посвободнее. И в эти дни я его увидел. А я к нему относился с очень большим пиететом, и мне очень хотелось с ним пообщаться. Тем более, тогда, когда он увидел трюк со студебеккером, который мы сделали в Москве на набережной Яузы, когда грузовик падает в воду. Я дублировал актера Белявского.

— А за рулем тоже были Вы?

Нет, за рулем был мой партнер, он дублировал водителя, а я дублировал Фокса-Белявского. Водитель выныривал первым, но это не видно в фильме, ведь по сюжету его убивает Жеглов. А я всплывал потом.

Мы выплывали наружу из машины, и Высоцкий восхитился этим трюком и сказал: «Боже мой, вы же так рисковали!» Я ответил: «Да, рисковали, это работа каскадера». Он даже захотел написать песню о каскадерах, потому что ему показалось это невероятным. Но песню он так и не написал…

У нас с ним было несколько встреч. Одну я очень хорошо запомнил. Я человек активный, и мне кажется, что я что-то могу переделать, изменить, помочь человеку, есть у меня такая черта, стараться помочь. Хотя иногда я лезу туда, куда лезть бесполезно. И когда у меня состоялся разговор с ним, я решил не размазывать кисель по тарелке, а сказать прямо в лоб, откровенно и жестко. Я сказал ему: «Владимир Семенович.» Он прервал меня и сказал: «Да называй меня Володя, ты Владимир и я Володя» Тем более мы с ним одногодки, оба с тридцать восьмого года.

Я ему говорю: «Володя, вот что меня волнует, возмущает, и у меня есть такое желание высказать тебе это. Может быть, ты как-то изменишь эту ситуацию». И поставил перед ним пустую бутылку, и рядом что-то наподобие пакетика с порошком. «Смотри, — сказал я, — с одной стороны бутылка, порошок, а с другой стороны: театр на Таганке, где главные роли, кино, творческие встречи со зрителями, красавица жена, Марина Влади. И вот, ты это все похерил. И сказал: вот это все мне не очень нужно, а вот это, (то есть алкоголь и порошок) для меня очень важно. То есть, твои увлечения для тебя стали важнее всего остального. Я этого не понимаю, и понять не могу, и не пойму никогда».

Сама Влади говорила мне при встрече, уже после смерти Высоцкого, как она мучилась, страдала из-за его вредных пристрастий. Ей приходилось разрывать контракты, платить потом неустойки, мчаться сюда в Россию, чтобы вытаскивать его. Она признавала, что у них нет семейной жизни. «Какая семейная жизнь, — говорила она, — он здесь, а я там».

Когда я так резко сказал Володе обо всем этом, он почти заплакал и ответил: «Если бы у меня такой друг был раньше, который мне все это сказал! А сейчас поздно. Я чувствую, что я скоро умру. Поздно».

— Да, у него было предчувствие конца.

Он весь понурился, сказал: «Извини», и пошел в павильон. Вот такой разговор произошел у нас. Я с одной стороны и мучился: зачем я полез туда, но, с другой стороны, все же считаю, что правильно сделал, но результата не было.