По закону бутерброда, падающего всегда маслом вниз, в то злополучное утро поднялась метель. Ленинград самолётов не принимал, аэропорт слабо обнадёживал, обещая улучшение обстановки во второй половине дня. При максимальном напряжении снять сцену за полдня не удастся.
Все сидели в павильоне с "опрокинутыми" лицами, проклиная погоду и не находя выхода.
И вдруг (это вечное спасительное "вдруг") вваливается Володя, на ходу надевая игровой костюм, а за ним бегут костюмеры, гримёр, реквизитор с термосом горячего кофе.
— Володя, дорогой, милый! Каким чудом? Администрация с аэродрома звонит — надежды нет!
— А я ребят военных попросил. Они и в такую погоду летают. К счастью, оказия была. За сорок минут примчали!"[229]
Вспоминает актриса Л. Соколова, исполнительница роли матери Николая Касаткина: "Я понимала, что он талантлив необыкновенно, даже велик. Я наблюдала его и любовалась им. А он был таким незаметным, стоял скромненько в сторонке — даже не садился. Ждал, когда начнут снимать его дубль или слушал объяснения режиссёра. Кто-то шебуршился, кто-то хохмил, кто-то смеялся, а он… ничем не выделялся. Никаких претензий!
Все задачи, которые ставил перед ним Хейфиц, он выполнял, не помню, чтобы ему что-то не нравилось, или чтоб были столкновения с режиссёром. Меня потрясла его скромность, собранность, сдержанность…"[230]
К работе Высоцкий всегда относился серьёзно, не стали исключением и съёмки в "Единственной". В письме к высоцковеду В. Тучину[231] художник-декоратор В. Светозаров вспоминал:
"Владимир Семёнович, войдя в павильон, поздоровался с каждым за руку, внимательно осмотрел декорацию — "Танюшкину квартиру". Осмотрел, пощупал каждую мелочь и, честно говоря, похвалил. "Я так себе и представлял Танюшкино счастливое и несчастливое жильё, а вот в костюме не хватает точных деталей, точных подробностей".
Немало времени было истрачено на поиски этих самых деталей. Причём, сам Владимир Семёнович предлагал, отвергал, радовался, когда что-то получалось.
Так появились сандалеты, заляпанные грязью, пуговица, болтающаяся на одной нитке, "авоська" с бутылкой кефира и пачкой чая.
Так появился образ".
Выступая в апреле 1975 года перед моряками теплохода "Белоруссия", Высоцкий рассказал о своей роли в фильме "Единственная" (кстати, на тот момент картина ещё называлась "Мечта о Тихом океане"; название, под которым фильм вышел в прокат, появилось позднее):
"В этом фильме я играю странную для себя роль, первый раз я такое играю. Я играю там роль такого соблазнителя. Но не в полном смысле этого слова Дон Жуана, а он такой "обшарпанный соблазнитель". У него все вещи, вроде бы, хорошие, но только они были хорошими лет десять тому назад, а так у него все пуговицы оторваны, пиджак замшевый обшарпанный. Мне этот пиджак сшили в Доме моделей, а потом мы его долго, дружно, дня три тёрли песком и грязью… Носки промокшие, осенью ходит он в сандалиях. В общем, такой ненатуральный соблазнитель, но получается, что по ходу дела он должен соблазнять. Ну а чем он должен соблазнять? Значит, я там тоже пою песню…"
На художественном совете И. Хейфиц защищает трактовку образа Высоцким, про которого один из членов худсовета сказал, что он не понимает, что же, собственно, артист играет:
"Ему (Высоцкому —
В фильме Высоцкий поёт одну песню, но как вспоминает директор картины Ю. Губанов, договор заключили на две.
"Стихотворение "Гитара", хранящиеся в моём архиве, было написано Володей в 1975 году, когда наша кинематографическая жизнь свела нас на картине "Единственная", которую ставил И.Е. Хейфиц.
Режиссёр пригласил Высоцкого в картину "Единственная" на эпизодическую роль руководителя хора Бориса Ильича. Но в то же время он попросил Володю написать и спеть в картине песню.
Этот небольшой эпизод в картине запоминается надолго, благодаря не только игре актёров, но и песне, исполняемой Володей. А песня "Гитара" была написана Высоцким в "нагрузку", так как мы не смогли заплатить ему тех денег, которых он был достоин. Существовали расценки, он не был членом Союза писателей, и я, будучи директором картины, сказал ему: "Напиши прямо сейчас какой-нибудь текст песни, и я сделаю с тобой договор на две песни". Что он и сделал. Вот благодаря такому парадоксу он получил то, что должен был получить, а у меня чудом сохранилась его рукопись".[233]