Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

В дневниках Золотухина, как это часто бывает в мемуарах, только один положительный герой – автор. Большая часть повести посвящена себе, любимому, – «это моя жизнь»… Всем нам порой хочется поговорить о себе, и вопрос только в том, как это половчее сделать. Вариантов несколько. Можно дождаться, когда о тебе заговорят другие. Способ, конечно, ненадежный, поскольку не известно, сколько ждать придется, а поговорить-то хочется прямо сейчас. Можно еще дождаться удобного момента и перевести беседу на себя. Вот он – удобный момент: у всех на слуху легендарный Высоцкий! Как не заявить громко о себе, повествуя вроде бы о нем?

Из дневника: «7 марта 1968 г. Я облегчаю работу МОИМ биографам. Эй вы, биографы! Вы слышите, я облегчаю вам работу, скажите мне спасибо, идиоты! Но только читайте в основном между строк, потому что цензоры вокруг стоят, как псы голодные, и первый – я сам. Кой-где неискренне, кой-где со зла, кой-где по глупости, так что вы постарайтесь, на вашу долю выпала самая сложная часть – расшифровать душу человеческую, в данном случае – мою. Мало ли человек напетляет за свою жизнь, уж и сам не поймет, где он настоящий, а где прикидывается…»

«2 марта 1990 г. То, что я решил опубликовать, обычно завещают публиковать после смерти либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым».

В. Золотухин оправдывает себя тем, что все изданное о Высоцком написано с учетом народного потрясения от его утраты, как компенсация за недоданное ему при жизни. При этом все негативное в облике и биографии Высоцкого сглаживалось. А вот у негото написано про живого Высоцкого при его жизни, то есть это – правда, не искаженная ни какими-либо эмоциями, ни извечным русским: об умершем – либо хорошо, либо ничего.

Вот это и есть неправда. Дневники написаны очень эмоционально, с упором как раз на все негативное в облике и биографии Высоцкого. Разве бывает зависть без эмоций? Кроме того, обычно дневники претендуют на точность дат и фактов, а у Золотухина очень многие записи сделаны со слов других, по слухам и сплетням, а при переизданиях подвергались модернизации!

Если бы Золотухин прочитал до конца знаменитое письмо А. С. Пушкина П. А. Вяземскому по поводу дневников Байрона, то, может быть, и поостерегся собственных себе посвящений. Там есть строки, обращенные как бы к Золотухину: «Писать свои memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать – braver – суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно».

Для тех, кто не знает о том, что В. Золотухин талантливый актер и интересный писатель, в дневниках собрана целая коллекция комплиментарных отзывов об актере, литераторе и «очень-очень русском человеке» – Валерии Сергеевиче Золотухине: работа над ролями, похвалы коллег, отзывы в прессе…

«Многое о себе сочиняю, придумываю, ведь я же – писатель, фантазер, игрок. Вот и вовлекаю в свою игру, предлагаю свои правила игры. Мне это интересно», – скажет он на презентации очередного издания дневников. Ну вот, например, он делится со своим дневником впечатлениями, вынесенными с вечера памяти Высоцкого 24 января 1987 года: «Открывал вечер М. Ульянов – ну, глыба, ну, ум, ну, мужик российский… И как на его фоне мелко и неумно выглядела наша шушера: Венька, дурак-Хмель – низкий, ни к слову, ни к делу, а так, заодно вспомнил Любимова, Леня манерный какой-то стал, суетливый… Белла Ахатовна так запоэтизировала свою интонацию, что не поймешь уж, о чем речь, – пародией на саму себя стала. А как же я выглядел? Родственники сказали – самое сильное впечатление Вы и Ульянов. Что мне остается делать, как принять эти слова на веру».

Вот так: две «глыбы» – Ульянов да Золотухин, а остальные – «шушера»!

Много в дневниках и самоедства – сожаления о том, что хотел сделать вот так, а получилось совсем иначе. «Не кокетничая и не оправдываясь, я тебе скажу так, читатель. Я противен себе во многих тогдашних описаниях и суждениях. Но противен – сейчас. Потому что сейчас все видится по-другому». И найден способ быстрого разрешения конфликта с самим собой. Следуя пословице «не согрешишь – не покаешься», Золотухин любит подчеркивать, что он человек верующий и, поставив свечку и помолившись в церкви, приводит душу и тело к согласию – типичная манера уговаривать себя, что любые мерзости можно оправдать, повинившись. («Я начинаю свой день с молитвы и стояния на голове. Молитва такая: “Господи, помилуй мя, грешного!”). Иногда суждения Золотухина о себе даже очень самокритичны: «Наверняка многие считают меня двуличным, скользким типом».