Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Юрий Башмет: «…и лишь в последнее время я начал вслушиваться в слова и понимать, о чем поет, например, Высоцкий. Я уверен, что он гений. В юности мы играли песни The Beatles и думали про Высоцкого: «Ну что за ужас – три аккорда и хриплый голос?» А позже стало понятно, что возник жанр – городской романс. Это гениально подхватил Альфред Шнитке. Он уловил атмосферу этого городского романса. Подняться на высоту искренности, ощущения и понимания времени еще никто не сумел так, как Высоцкий. Во всем, что он делал, звучало одно: “Ребята, будьте людьми, у вас есть душа”».

Георгий Гречко: «Владимир Семенович говорил, что мало знает нашу профессию. Но у него уже была «Поэма о космонавте»: с тонкими психологическими ощущениями, точными деталями и образами. Ее удалось обнародовать лишь летом 1987 года. Конечно, важно, что она увидела свет. Но ведь мощный гуманистический заряд, который несет поэма, был нужен значительно раньше. В те самые 70-е годы. Но тогда, с одной стороны, у него было всенародное признание, с другой – ни тиражей пластинок, ни книг. Кому-то казалось, что многие его песни чересчур критичны, с «душком», подтекстом. Его критика не была злорадной, даже если он что-то высмеивал, она всегда была через боль его собственного сердца. Он не стоял в стороне и не зубоскалил. Он был в гуще людей, страдал сам и понимал страдания других. И героем его песен был не «блатняга», не отрицательный тип, как иногда пытались представить, а человек, остававшийся человеком в самых критических обстоятельствах. Всегда честным, мужественным, настоящим гражданином. Мужчине необходима трудная профессия. Но в застойные годы произошла переоценка ценностей. У многих они сменились. В творчестве Высоцкого ценности не упали в цене. Его положительные герои, которых он любит и которых он хорошо чувствует, – летчики, подводники, солдаты Родины.

Кто-то считал, что Высоцкий чернит многое зря, а ведь он чернил лишь то, что было не только черное – грязное. А вот то, что многие уже перестали рассматривать как передовое, зовущее, героическое, он, наоборот, чувствовал и воспевал».

Владимир Макаров

Мой тезка знаменитый,
Мой ровесник,
Не завели историю болезни,
И медицине не предъявят иска,
Диагноз твой —
«Гипертрофия риска».
Но нету и в каноне Авиценны
Диагноза того у медицины.
Гипертрофия риска —
На театре,
На теле-, на магнитофонной ленте,
Груженной скальной породой «Татрой»
Ты мчался, свирепея, по столетью.
Мне говорили о тебе в Пицунде
Грузины – ты играл им на гитаре.
Похлеще времени нас песни старят,
Поскольку счет идет не на секунды.
Не отгорела красная калина,
Не отошли от смерти шукшинской,
Еще один мужик страну покинул
С диагнозом
«Гипертрофия риска».
Теперь в цене упала позолота,
И экономней тратятся румяна.
Кто людям смог помочь
Хоть на йоту,
Того запомнят
И еще вспомянут. Вновь
К югу – к Дюку,
к облетевшим кленам
Уходят без задержки самолеты.
…Щит рыцарства,
Что в патине зеленой,
Ты хоть чуть-чуть
отчистил от налета…

Похоже, что национал-большевистское требование Ст. Куняева о необходимости дать государственный отпор «агрессивному культу» Высоцкого реализации в особых полицейских мерах себе не нашло. Пусть и под надзором милиции, но в 1984 году, к четырехлетию со дня смерти Высоцкого, к его могиле выстроилась очередь длиной в полтора километра, а в легендарном скверике слева от входа на Ваганьково собирали тридцать металлических рублей для Куняева и ходили с ящиком, на дне которого лежали кусок веревки и записка «А осину сам подберешь!»…

Через 20 лет – в апреле 2000 года – в газете «Завтра» была опубликована беседа Ст. Куняева с В. Бондаренко о Высоцком. Борец с издержками «массовой культуры» свое мнение о месте Высоцкого в русской культуре не изменил: «Был ли Высоцкий явлением общероссийским? Да. Но был ли он значительным поэтическим явлением? Конечно, нет».