Владимир

Однако Добрыня отогнал эти мысли, — что киевскому боярству Новгород, им, конечно, спокойней держать послушного посадника, чем одного князя; с новгородскими боярами и воеводами Добрыня был суров, неумолим, но и они сами такие же суровые и неумолимые к другим. Однако то, что дает Добрыня, им не получить от князя. Нет, когда-то они просили у Святослава сына князем, под знаменем Владимира добыли честь, славу, богатство, но они не станут рубить сук, на котором сидят, не попросят у Владимира сына…

От Руты не укрылось, что Добрыня худеет, стал плохо спать.

— Что с тобой, муж мой? — спросила она как-то ночью, увидав, что Добрыня после долгого ворочанья с боку на бок сел на кровати и выпил полный кухоль[325] квасу. — Может, у тебя что-нибудь болит, печень или опять поясница?

— Нет, ничего не болит, — ответил Добрыня, и в полумраке Рута увидела его всклокоченные волосы и большие, испуганно глядевшие глаза. — Вот лежу, не спится.

— А почему? — Рута села рядом и опустила руку на его шершавую морщинистую шею.

— Сын Владимира Вышеслав едет сюда князем. Не знаю, зачем киевскому князю посылать его сюда, не ведаю и того, как мне с ним держаться.

— А ты не думай об этом, — спокойно сказала Рута. — В Новгороде ты свой, первый боярин, у тебя вся сила, а князь, куда ему без тебя податься? Без тебя и князем не будет!

Рута говорила правду, Вышеслав или какой иной сын Владимира, что они без него?! И все-таки на душе было тоскливо, как-то пусто, Рута напомнила, и он вдруг почувствовал, как его и в самом деле мучит печень, ноет поясница. Нет, не тот нынче Добрыня, каким был когда-то. Уже подкралась к нему и начинает одолевать неумолимая старость. И Добрыню в этот поздний ночной час обуяла несказанная тоска о далеком безвозвратном прошлом, и в полумраке терема над Волховом почувствовал он себя таким одиноким.

— Дай мне кусочек мела, — сказал он, — и в самом деле мучит печень.

Рута встала с постели, достала из кади кусочек мела и налила из бочки кухоль квасу. Добрыня разгрыз мел и запил.

— Кажись, полегчало, — промолвил он. — Погоди-ка, Рута, слыхать, ударила стража?! Так и есть, пора вставать.

В углу Рута раздула жар, зажгла свечу.

Едва лишь вскрылись Волхов и Ловать, в Новгород прибыл князь Вышеслав.

Уведомленные гонцами заранее, князя Вышеслава встречали далеко на Ильмень-озере на десяти учанах посадник Добрыня с воеводами Спиркою, Векшою, Михалом и Тудором, боярами Чудином и Волдуем.

Внимательно ко всем приглядываясь, Добрыня заметил, что известие о приезде князя Вышеслава всех их очень обрадовало, они нетерпеливо ждали его и готовились встретить достойно и сердечно.

Никто не попрекал Добрыню, не избегал его, бояре и воеводы вспоминали времена, когда в Новгороде сидел князь Владимир, а они служили ему, радовались, что теперь он вспомнил о них и посылает князем своего сына.

— Будем служить Вышеславу, — говорили они прямо, — а ты, Добрыня, клади мосты между ним и нами…

Встречавшие приветствовали князя на широком плесе, где даже не видать было берегов; Добрыня, в шубе, в соболиной высокой шапке, с двумя гривнами на шее и золотой цепью через всю грудь, со всей прямотой и от всего сердца обнял и поцеловал Вышеслава.

— Тебе кланяется и просит пожаловать Великий Новгород и северные земли, — громко промолвил он.

Так они поплыли в Новгород — впереди остроносые учаны, за ними шесть длинных киевских насадов, а на одном из них, под знаменем отца, князя Владимира, князь Вышеслав.

Весь тот день Добрыня находился с Вышеславом, и на обеде в Большой палате детинца, где бояре и воеводы присягали новому князю, и в покоях, где отныне должен был жить Вышеслав.

Дело было уже под вечер. Добрыня на краткое время остался с князем. Вышеслав устал, хотел отдохнуть после трудной далекой дороги, но Добрыня не покидал его.

Они сидели наедине в палате на верху терема, окна которого выходили на Волхов. Князь Вышеслав снял опашень, корзно и остался в одном черном платне, туго стягивающем тонкий стан, острые плечи, узкую грудь. И лицо Вышеслава было под стать телу, бледное, изможденное, с темными впадинами вокруг больших серо-голубых глаз.

— Посылаючи меня сюда, — начал Вышеслав, — отец говорил, что во всех начинаниях ты, воевода Добрыня, будешь моим помощником и другом.

— Рад служить тебе, княже Вышеслав, полагайся на меня, подобно отцу своему… Днесь уже поздно, пора тебе на покой.

— Ты живешь близко? Я останусь в этих покоях один? — спросил с тревогой Вышеслав.

— Я живу недалече, — Добрыня усмехнулся, — вон там, над Волховом… А в тереме ты не один, внизу, в сенях, живут дворяне, покличешь — все для тебя сделают. День и ночь стоит стража. А я приду на рассвете, буду все время с тобой.

— Добро, воевода! Вижу, ты тоже утомился. Доброй ночи!

— Доброй ночи и тебе, княже!.. Спи спокойно… Поклонившись Вышеславу, Добрыня, пятясь, покинул хоромы. Вернувшись домой в хорошем настроении, Добрыня велел Руте подать ужин и налить меду.

— Ну, как князь Вышеслав? — спросила она. Добрыня выпил поначалу кухоль меду, закусил куском вяленого вепря и лишь потом ответил: