Владимир

Блюд бросил острый и какой-то хищный взгляд на Ярополка. Впрочем, это, должно быть, лишь показалось Ярополку, потому что на лице Блюда опять появилась улыбка.

— Нет, князь Владимир ждет тебя, как брата, все прощает и говорит о приязни и любви… Вот его грамота, мы свободно можем ехать в Киев.

Ярополк взял грамоту князя Владимира с золотой печатью — это было его спасение, выход.

— И о боярстве говорил Владимир, — продолжал тем временем Блюд, — и оно может без препон возвращаться в Киев, служить Владимиру.

— Служить Владимиру? — Ярополк поднял голову и теперь уже открыто со злостью посмотрел на Блюда. — Что ж, пускай едут; надеюсь, следом за нами.

— Так, княже, — тяжело вздохнул Блюд. — Мы поедем в Киев с тобой вдвоем, вместе.

Уже совсем стемнело, когда князь Ярополк вошел в светлицу, в которой жила во время осады Родни Юлия. Там было холодно, мрачно, на столе мигал светильник, через окно вливался и оседал росой на стенах ночной туман.

— Я принес с собой корчагу вина, — произнес Ярополк, переступив порог.

— Хочешь выпить накануне нашей смерти? — спросила Юлия. Кутаясь в теплую шаль, она сидела в углу.

— Нет, хочу выпить с тобой накануне новой жизни, — бодро и весело ответил Ярополк.

— Что случилось? — вскочила Юлия. — Ты получил вести с поля? Нам помогут печенеги?

Ярополк безнадежно махнул рукой:

— Что печенеги?! Я получил вести из города Киева и утром выезжаю туда.

— Сядь, Ярополк… — Она бросилась к столу. — Сейчас я налью тебе вина.

Они уселись вместе за стол. Юлия поспешно наполнила кубок, пытливо вглядываясь в лицо Ярополка.

— Это наша последняя корчага, — медленно говорил он, — но ее не жаль осушить… Надеюсь, в Киеве удастся выпить не раз, и надо думать, вина получше… — И он до дна выпил свой кубок.

— Ты, кажется, опьянел, Ярополк… Говори же, говори, что случилось?

— Опьянел, да и как не опьянеть… Владимир предлагает мне мир.

— Он прислал своих гонцов? Но, может быть, это обман?

— Нет, я посылал к нему воеводу Блюда, нынче он вернулся. Владимир согласился говорить со мной.

— Берегись, Ярополк. В Византии, я знаю, так делают и убивают.

— Нет, Владимир никогда так не поступит — я знаю брата…

— Тогда за это и в самом деле стоит выпить. Теперь ты налей кубок мне. За что же мы выпьем?

— Пью за то, чтобы счастливо доехать до Киева, добиться согласия с Владимиром.

— Какого же согласия ты можешь добиться?

— Думаю, что и впредь останусь князем: такова была воля отца Святослава, а Владимир не нарушит его слова.

— Значит, тогда…

— Тогда я остаюсь, как и он, князем… Нам, разумеется, будет тесно вдвоем в Киеве… Что ж, я соглашусь, пойду князем в какую-нибудь землю.

— Где-нибудь на юге, поближе к Византии…

— Ты угадала мои мысли, но Владимир хитер и может послать меня не на юг, а на запад, в червенские города либо на Волынь.

— И это неплохо, Ярополк… Оттуда близко к Польше, Чехии, к германцам, а там Феофано, жена Оттона… Но ты не сказал мне, что будет со мною, когда ты уедешь в Киев.

— Воевода Блюд условился с Владимиром, что первыми завтра утром под охраной дружины выезжаем в Киев мы с ним, а потом вместе с воеводами выедешь и ты.

— За все это, Ярополк, можно выпить еще раз. О, как я рада, что нам наконец удастся вырваться из этой черной крепости у Днепра… Надеюсь, ты сегодня останешься у меня на ночь.

— Эту последнюю ночь я проведу только с тобой.

— Боже, какую чудесную новость ты мне принес! Нас с тобой, Ярополк, еще ждет счастливая жизнь.

— Мы будем счастливы только тогда, когда не станет Владимира.

— Вместе с тобой мы уничтожим когда-нибудь сына рабыни!..

Под высокой башней, в которой живет Ярополк в Родне, действительно есть подземелье, где с каменных глыб непрестанно капает и скапливается в ручеек родниковая вода.

Ночь. В подземелье нет света, через отдушину в стене едва проникает снаружи отблеск месяца. Трудно догадаться, кто стоит и сидит здесь, слышны только голоса.

— Каковы вести из Киева, что привез?

— Я говорил с Владимиром, он согласен принять Ярополка и заключить с ним мир, — отвечал Блюд.

— А про нас говорил?

— Разумеется, бояре, говорил. Владимир сказал; аще принимаю князя, приму и его бояр.

В подземелье царит молчание, но оно, как видно, красноречивее слов.

— А что в Киеве? — слышится сдавленный хриплый голос.

— Все как было.

— Стоят наши терема, дворы, клети?

— Все по-прежнему.

— Любо в городе Киеве! Гора — терема, дворы, клети, семьи…

Через отдушину струится свет месяца, он освещает лицо воеводы Воротислава, его большие, темные глаза, острый нос с горбинкой, длинные усы над тонкими, сжатыми губами.

— А насчет веры ты говорил, Блюд?

— Говорил… Смеется князь: у меня, говорит, за стеной города стоят боги всех земель, аще кто захочет, может поставить идолище Христа…

— Христос не идолище, — раздается в углу, — его не поставишь, он в сердце, без него ныне не проживет ни князь, ни смерд.

Воротислав смотрит, кто это сказал.

— И Владимир придет к тому, мы ему поможем. Так говорю?

— Так, боярин, поможем.

И тогда Блюд, притаившийся в уголке, спрашивает:

— Все так, бояре, и в Киеве я все сделаю. Но как быть с князем Ярополком?