Владимирская

– Да, это говорю тебе я, твой великий визирь, который ни разу не соврал тебе и ни разу не ошибался. Кол с бриллиантами не мой кол. Ты спал, государь! И не пристало владыке мира прислушиваться к бабьим голосам, во сне приходящим. Мало ли какой мне был сон. Воин, покоритель вселенной, который прислушивается и присматривается к снам, лишится и своего шатра! Могучий Тамерлан испугался бабы в своем сне?! Моя шея к услугам твоего меча, моего подарка, но я не откажусь от своих слов!...

Бабий голос?... И вновь ожил Ее голос и послышался гул, будто от начинающегося землетрясенья:

– ...Если до полудня...

– К полудню мы должны быть у Оки, государь.

– Что? – приблизил свое лицо к лицу великого визиря – и ты ведь тоже какой-то не такой, Хаим.

– А тебе ничего не сни-лось?!

Не выдержал тамерланова взгляда Хаим, опустил глаза.

– Мне сны не снятся, повелитель, я крепко сплю... Я страшусь того решения, что зреет в тебе, о, решительный. Что скажет войско?

– Ты не спал, повелитель вселенной, врет твой великий визирь.

– Что? – Тамерлан обернулся на голос, – это ты сказал, Огрызок?

– Я готов повторить это, как Хаим готов повторить обратное. Темир Асак, великий Тамерлан, не подвержен сонным суевериям...

– С каких это пор, о великий, – яростно перебил Хаим, – Огрызок смеет перебивать твоего великого визиря?

– Он не перебивал тебя, Хаим, а на таком совете может сказать каждый, даже Огрызок. Тем более, что этот такой совет собран в первый раз. И думаю – в последний.

– Он обвинил меня во лжи! А ты меня! Коли твердишь, что я спал!

– Ты спал, о, твердокаменный.

– Ты не спал, о, разуменейший...

– Хаим, давай не припирайся друг с другом как два пьяных дервиша на бухарском базаре, дабы не постигла нас с тобой участь тех дервишей, и заодно и бухары, сметенной нашим повелителем...

В другое время Хаим рассмеялся бы такой дерзости Огрызка, даже Тамерлан прощал Огрызку его всегдашее шутовское хамство, но сейчас Хаим был свиреп и нудержимо напорист против всякого, голос подающего, говорить должен только он, Хаим, и даже этого, которого никто всерьез не принимал задушить был готов за дурное припирательство.

Не воняй свое шакальей пастью, Огрызок, сейчас не время шуток, болаганить будешь в Москве.

– Как раз именно там, Хаим, балаганить я не буду, потому что я не пойду с войском, если оно пойдет на Москву.