Владимирская

– Не посажу, если ты скажешь, что ты – Огрызок. И все, что ты сейчас наплел – твое вранье.

Именно сейчас мое вранье кончилось, и я – не Огрызок!

– О великий,.. да на меня смотри, Тамерлан!

– Что? Хаим, это ты так сказал?

– Я! Ты видишь о мудрейший... Да на меня смотри, а не на Огрызка!.. Да, я такой храбрый, что вот так тебе говорю, потом сажай меня на кол с этим Огрызком. Ты видишь, что эта земля, что эти доски с людьми делают? Ты хочешь, чтоб против тебя выступил тумен вот таких Огрызков и таких, как тот урод крестьянин-рыбак?! И их тумен сомнет даже тебя! Ты глянь на этого Огрызка, что Она с ним сделала. Ты!! Сделал! Своей истерикой... Эту землю, которая вот таких вот Огрызков!.. Ее надо сжечь и растоптать, государь.

– Да? – успокоился вдруг Тамерлан.

– Да.

– А теперь о деле.

*  *  *

– А ведь не спал ты, Хаим. А в тебе нет того голоса, что есть во мне? А?!.. – страшным шепотом прошептал Тамерлан, – а ты! – возвысил он голос до крика, – даешь ты мне гарантию, мне! И войску моему!.. И вот им, военачальникам моим, братьям моим по оружию!.. Что угроза эта... не спал я, Хаим!! Что угроза эта ничего не значит? Коли ты, ты! – даешь, к полудню будем на Оке. Так, ты даешь нам гарантию, что войско мое не попадет под землетрясение, что кони все вдруг не сдохнут от не пойми чего... Ты! Даешь! Гарантии?!

Закрыл глаза великий визирь. Видел, чувствовал Тамерлан бушевание в душе Хаима от того же голоса, что жил сейчас в нем самом. Жуткой гримасой искорежилось лицо великого визиря. Из искореженного рта прохрипело:

– Нет. Не даю.

– Ты действительно великий визирь, Хаим... А Огрызка на кол. Всем команда: полный сбор, по коням, строиться в походный порядок. Движение на юго-восток, к Волге, по дороге, до самой Волги никого не трогать, темп движения – скорой рысью. Все!..

*  *  *

– ...Владыко, огонь без дыма!

Победа?!

– Победа! Ушел железный хромец.

– Как ушел?

– На копытах своих ушел.

Трезвон красный, всем колоколам звонить! Всей Москве, всем кто есть вокруг к иконе прикладываться...

*  *  *

Прижав уши, не рысью, а полным галопом мчался несравненны ахалтекинец, красавец Айхол, будто и впрямь чувствовал реальность угрозы от купца Новгородского на жаркое угодить. Не знал он, что в это время купец новгородский стоит перед своей Серной и на чем свет клянет ее и себя – ну ведь никак не дотащить ее на себе до Москвы, где уже ждет его полная бочка медовухи, приготовленной князем Данилой.

Ничего этого не знал Айхол, погоняемый царственным хозяином. Никогда Айхол не чувствовал хозяина таким, ни разу еще до этого не доставалось ему плеткой просто так, в походной скачке, а сейчас всего исполосовал. Чувствовал только красавец Айхол, что никогда больше не ступят его копыта на эту землю, откуда вот так, без боя, уносит он своего хозяина. Сам же хозяин скакал с закрытыми глазами, которые видели обгорелую землю в дыре тигриной лары, в уши его еще были наполнены тем голосом, которому поверил он, уводя с собой свое непобедимое войско. И нанося плеткой очередной удар своему Айхолу, чувствовал зависть к этому беззащитному без войска народу, который не нуждается ни в каком войске, пока защищает его Та, Которая сказала ему:

– Эта страна Моя, здесь сужу и милую Я.

И голос этот накрывал сейчас его, владыку мира, будто покрывалом неким, невидимым и прозрачным, на невыносимо жалящим, на ухо кричащим: бегом! вон пошел!

И войско его, сзади скачущее, жаленье это чувствовало, и каждому солдату этого удирающего непобедимого войска ясно было, что кто бы их ни вел, никогда больше и приближаться нельзя к земле этой, от которой гонит любое непобедимое войско, еще более непобедимый жалящий покров-голос: «Эта страна Моя! Здесь сужу и милую только Я!».