Владимирские Мономахи

Барышня, при известии о невероятном происшествии на охоте, тотчас отправила гонца в город за губернским доктором, а сама, приказав запрячь таратайку, первая из всех примчалась в охотный дом.

Ее появление оживило и приободрило всех. Даже сам раненый стал глядеть иначе.

— Пустое! — резко, твердо объявила Сусанна, как бы врач. — Если рана в грудь, насквозь… и льет кровь, а дышать вы можете и живы, то, стало быть, и будете живы… От таких ран, завсегда я слыхала, либо люди помирают тотчас на месте, либо живут.

Сама Сусанна не верила своим словам и надежды почти не имела до тех пор, пока Франкфуртер не заявил, что отвечает за жизнь раненого.

Но когда Дмитрию Андреевичу было лучше и все уже надеялись на его выздоровление, Сусанна стала снова темнее ночи, была страшно угрюма, задумчива и молчалива.

Она часто оставалась подолгу одна в маленькой комнатке, недалеко от комнаты больного, и, схватив себя обеими руками за голову, сидела не двигаясь, не замечала входивших к ней и не слыхала, если кто заговаривал.

Сусанне, казалось, что она уже пережила смерть Гончего, смерть человека, который ей был близок… ближе и дороже всех, и дороже всех именно в то мгновение, когда не только все думали, но и сам он был убежден, что она его ненавидит и презирает.

Все это случившееся было очевидно колдовством. Все это — наваждение. Опять на нее «сатана полез», как когда-то часто говорила она Угрюмовой, или он, Анька, любя ее и страдая, обратился к какому-либо колдуну и получил «приворот любовный» и приворотил ее снова к себе. И в ней началась борьба… а затем она уступ ила колдованию Гончего… Но он этого не знал. Все кончилось бы, вероятно, полным примирением. А он покончил с собой!

Сусанна вполне убедилась в смерти Аньки особенно с той минуты, когда увидела Басанова в постели.

Оба были в одинаковом положении. Обоим грозило одно и то же, как последствие обильной потери крови. Из раны Басанова, конечно, вытекло меньше крови, нежели из отрезанной руки Аньки. К тому же все было к услугам Дмитрия Андреевича — и врачи, и лекарства, и всякий уход… А он? Анька?.. Он ушел ночью валяться как собака где-нибудь а избе, не только не обращаясь за помощью, а скрываясь… Понятно, что он истек кровью и тихо ушел на тот свет, сам того не зная, что уходит.

Внезапное страшное известие заставило ее встрепенуться, забыв на время о бедном Аньке и о своем горе, но теперь, поселясь в охотном доме и уже зная, что больной поправляется и будет жив, Сусанна снова впала в свое прежнее оцепенение… Когда до нее доходили толки и предположения, что покушение на Басанова дело Гончего или его приятелей, она молча трясла головой. «Он на том свете, — думалось ей, — а приятелей-друзей у него разве я одна!..»

Но, помимо Сусанны Юрьевны, была еще другая личность, на которую все дивились: барышня Дарья Аникитична.

Молодая женщина была неузнаваема, настолько поразило ее, казалось, происшествие с мужем… Вначале оно было совершенно естественно, но теперь, когда Дмитрий Андреевич начинал поправляться, она продолжала смотреть, как пришибленная, будто не радовалась, а оставалась под гнетом… и чего?.. первого перепуга, от которого не могла еще очнуться… или чего иного?

Всем сдавалось невольно, что не самая болезнь мужа гнетет молодую барыню, а будто что-то иное, затаенное…

XIV

Прошло более месяца со дня роковой охоты и ужасного случая. Все снова были в большом доме уже недели с две.

Дмитрия Андреевича перевезли в Высоксу осторожно, шагом, на перинах, пристроенных в большом рыдване[25]. Благодаря доктору Франкфуртеру и дельному искусному пользованию и уходу, Басанов быстро поправлялся и теперь уже мог подолгу сидеть в постели, мог беседовать и даже шутить. Было лишь одно обстоятельство, мешавшее немного быстрому выздоровлению. Басанова не покидала мысль: «Кто злодей?».

Жизнь в Высоксе вошла в обычную колею, но лучшую, прежнюю колею первых двух-трех годов после женитьбы Басанова, когда еще не было в доме разных сомнительных прихлебателей и гостей-картежников.

Болезнь Дмитрия Андреевича заставила поневоле отменить ужины с попойками и пьянством… Картежная игра была разрешена в правом флигеле в комнатах Михалиса, но без главного игрока, барина, дело не ладилось… У грека было тесно и скучно, и, попробовав поиграть три раза, все главные картежники решили ждать, когда барин совсем поправится.

Дарья Аникитична была менее печальна, хотя задумчива и почти не отходила от мужа, ухаживая за ним и на время отдав двух сыновей на полное попечение своей старой няни Лукерьи Матвеевны. Но каждый раз — а это случалось часто — что Басанов заговаривал с женой о своих подозрениях насчет неведомого злодея, Дарья Аникитична становилась сумрачно печальна.