Читаем Владимирские Мономахи полностью

Владимирские Мономахи

— Да. И вовсе, и совсем особое, Онисим! Новое для тебя, будет новое и для всех, а само по себе… ух, какое особое! Помнишь, когда ты первый раз шел ко мне по винтушке около полуночи в эту комнату… Помнишь, ты опасался, что я прикажу тебя умертвить? Ну, вот это твое тогдашнее опасение мне новые мысли дало. Продумала я много об этом и сказала себе. Да, и вправду нужен мне человек, который бы слушался меня так, чтобы по моему указу мог и убивать… а главное, такой человек, при котором сама я…

Сусанна запнулась и смолкла.

— С тех пор, что меня ты ножом хватил, — начала она снова, и видя, что Гончий собрался отвечать, она протянула руку над пяльцами, остановила его жестом и прибавила совершенно другим голосом, прочувствованным:

— Обожди говорить. Слушай, что я тебе скажу! С той поры всякий раз, что до меня доходил слух о каком-либо новом и худом приключении в Высоксе, меня страх брал. Чуялось мне, что хотя я здесь делаю, что хочу, все равно, что настоящая барыня всех заводов, я все-таки в одиночестве. Как перст одна или как круглая сирота! И я всякий раз шибко смущалась. Теперь, с тех пор, что ты здесь около меня, я, Аня, ничего не боюсь: я знаю, что около меня умный человек и не только что преданный, а которому я дороже всего на свете. И я знаю верно, что со мной ничего худого приключиться не может, что он меня как бы загородит от всякой беды, даже от многих бед. Так ведь?..

В голосе Сусанны было так много чувства и нежности, что звук ее подействовал на Гончего. Выражение лица его изменилось, стало серьезнее, зато глаза блеснули ярче… Он долгим взглядом, в котором ясно сказывалось страстное обожание, пригляделся к ее лицу, затем опустил глаза и поник головой.

— Что же ты молчишь?! — удивилась она.

— Что же мне на это сказать?.. — отозвался Гончий шепотом. — Что на это скажешь?! Вы сами сказали!..

И, вздохнув, он снова нежно поглядел на нее и вымолвил отчасти грустно:

— Да, мудрено такое придумать, такое худое, что бы могло стрястись на вас, пока я жив, пока я здесь в доме около вас. Слыхал я, как-то люди говорят: не то, что смерти не испугаюсь, а пускай, мол, сто смертей придут — и тех не испугаюсь! Вот уж сколько лет, что вы одна у меня в голове и на сердце — и чего-чего я ни перевидел за это время! И любили вы меня, и ненавидели, и казнили, и опять полюбили… А во мне моя любовь к вам за все время только пуще разгоралась! И теперь, вместо того, чтобы все было потише на душе, — все пуще огнем горит! Сам я, Сусанна Юрьевна, когда обо всем этом размышлял и теперь вот размышляю, то вот вам, как перед Богом, ничего уразуметь не могу. Что это такое? Это же самое, что во мне огнем горит, заставило меня тогда желать вас зарезать… А когда я без руки ушел — зачем я ушел? Пытки, что ли, испугался, смерти? Того, что меня замучат до смерти? Богом божусь, что нет. Совсем не то!.. Вы же меня злобно казнили, и я уже ушел, упас себя, чтобы жить на свете. А зачем? Нешто моя жизнь была красна, легкая, веселая? Нет! Ушел я только за тем, чтобы потом опять тайком, хоть раз в месяц, бывать и укрываться около Высоксы и видеть вас. Хоть один-то раз в месяц глянуть на вас. И всякий иной человек на моем месте почел бы вас заклятым врагом и злодеем своим, а я ушел без руки, еще пуще по вас безумствуя!.. А вот вы теперь сказываете, что не боитесь ничего и никого, потому что я около вас и вас могу охранить… Да, пока я жив и здесь, вас не то что один человек, — приведите сюда полсотни народа и прикажите мне их всех перерезать одним ножом, и я их всех перережу. Что мне, что на том свете Господь накажет! У меня на этом свете, уж не знаю как это словами сказать… на этом вот свете у меня Господь есть… вот он, сидит за пяльцами!.. — тихо и странным голосом выговорил Гончий.

Наступило молчание и длилось довольно долго. Лицо Сусанны оживилось, а затем она вдруг рассмеялась.

— Чему же вы?.. — почти сумрачно произнес Гончий.

— Глупый ты, никак обиделся?.. Я тебе скажу, чему смеюсь… Смеюсь над собой, смеюсь над обстоятельствами, что за эти годы были со мной. Я смеюсь, сравнивая других разных с тобою, и дивлюсь, что я всех этих разных кисляев могла тебе предпочесть! Зато теперь, Аня, я знаю цену людям!

И после минутного молчания Сусанна Юрьевна, вдруг оживясь, вымолвила:

— А главное-то, я и не сказала еще тебе про ягодку.

— Что же такое? Какая ягодка?

— А то, что завтра ты должен идти к барину, чтобы просить прощения.

— Завтра же? — будто смутился Гончий.

— Чего же ты глупый!

— Да верно ли, что Дмитрий Андреевич простит?

Сусанна Юрьевна рассмеялась звонко и прибавила неясно:

— Вот уж глупый. Совсем глупый.

— Я верю… Да уж очень все это диковинно.

— Что он простит — недиковинно. А вот после прощения что будет, то диковинка.

— А что?..