Владимирские просёлки

– Вот вы ходите, интересуетесь, пишете, – говорил Федор Яковлевич. – Увидели плохой колхоз – и сразу в тетрадку: «Председатель никуда не годится!» Встать бы вам самим на мое место. Да я тридцатитысячник. Приехал из города дела поправлять. Но вы мне людей сначала дайте. С кем поправлять-то? У колхоза долг государству триста тысяч рублей из года в год переходит. В наличности же – ноль-ноль копеек. Дали ссуду на строительство скотных дворов, но пришлось эти деньги истратить на инвентарь, на семена, и вышло, что ни дворов, ни денег. Аванс нужно платить колхозникам. Ну дали за апрель по три рубля. Теперь второй месяц не плачу. Нечем. Было у меня на книжке своих одиннадцать с половиной тысяч рублей. Накопил, пока в городе жил. Отдал я эти деньги в колхоз. Все равно, что слона горошиной накормить захотел. Опять же картина: ни у меня этих денег, ни в колхозе.

– Как дальше будете?

– Не знаю. Хоть бы лесу кому кубов сто продать. Никто не покупает. Машина есть в колхозе, посылаю ее на сторонние заработки. Подработала она пятнадцать тысяч рублей, зато свои дела стоят. Земля пять лет не унавоживалась. Тетя Домаша у меня самая активная рабочая сила, можно сказать – опора колхоза. Захромала вот третьего дня. Так что нечем у нас интересоваться и нечего тут записывать. Шли бы дальше!

Понимать колхозные дела в Жарах нужно было так: те условия, о которых говорил головинский председатель – изменение налоговой политики, повышение заготовительных цен, государственные ссуды, введение планирования снизу, авансирование колхозников деньгами, – все эти условия являются объективными, равнодействующими для всех колхозов страны. Но колхозы разные. Можно равномерно полить пересохшую грядку живительной влагой. Все же растения посильнее отудобят в первую очередь, растения послабее дольше не наберутся сил, им труднее будет перейти к росту и расцвету. Колхоз в Жарах и есть такое очень слабое растение. Может быть, для таких колхозов нужны еще и другие радикальные меры.

Напрашивался и еще один вывод. Вовремя, очень вовремя были приняты меры по подъему сельского хозяйства!

…Тетя Домаша обмолвилась словом, что Жары славились своими горшками. И тут я вспомнил, как, бывало, отец приезжал с базара и расставлял на лавке горшки. Они были легкие, звонкие, в них виднелись остатки соломы. От огромного (на всю семью щи варить) до копеечного – на детскую кашку, они стояли рядком, такие чистые, такие вроде бы хрупкие, что не только в печку сажать, а и в руки взять боязно. «Чьи горшки-то?» – спрашивала мать. «Жаринские…»

– Есть тут один старичок, который все помнит. У него председатель колхоза на квартире стоит, – пояснила нам тетя Домаша.

Двинувшись вдоль села, мы зашли в магазин и увидели старика такого старомодного, что хоть картину пиши.

Бодрый, с белой небольшой бородкой, в высоком картузе с лаковым козырьком, в темной рубахе, перепоясанной крученым поясочком (только бы еще гребешок к пояску), он покупал соленую треску, брезгливо поворачивая ее за хвост то на ту, то на другую сторону. Таким я всегда представлял себе деда Каширина.

Мы почти не сомневались, что это и есть дедушка Антон, «который все знает», но все же спросили:

– Не знаете ли вы того дедушку, у которого председатель живет.

– Ступай скорей, сейчас он уедет.

– Нам председатель не нужен, нам хозяин его.

Дед растерялся и тут же признался чистосердечно:

– А я думал, до конца жизни никому больше не понадоблюсь.

Пошли с ним по селу. Деду Антону было теперь семьдесят шесть лет. Он производил впечатление сдержанного, воспитанного человека, привыкшего и уважать других, и требовать уважения к себе. Да, он работал мастером на гончарном заводе. А всего заводов в Жарах было пять. Производили в год до трехсот тысяч штук разных изделий: плошек, крынок, пирожниц, кружек, горшков, цветочниц… Работало по гончарному делу шестьдесят пять человек. Зародилось дело при прадедах. «Мы, молодые, уж не помнили», – так и сказал про себя – «мы, молодые!». Были в селе три чайные с гостиницами. Почему нарушилось дело? – первое – упал спрос. Все больше теперь алюминиевая посуда пошла да чугунная. Завод к тому же начал переходить из рук в руки. То его району передадут, то опять колхозу. Лет пять назад один начальник решил из местной глины черепицу делать. Позвали деда Антона. «Скажи, годится ли глина?» Дед Антон закрыл глаза, растер глину в щепотке и говорит: «Не годится!» Тогда сочли деда Антона вредителем, сующим палки в колеса районного прогресса. Черепица все же не получилась.

Тем временем мы пришли на место бывшего завода. Сохранился низкий длинный навес на столбах, остов обжигательной печи и груды черепков там и тут.

Обратно шли не селом, а задами, через цветущие залоги.

– Так, – говорит дед Антон. – А вы, значит, путешествуете. Ну да, ну да… Путешествуете. Чем уж вы там заряжены – нам неведомо, а вроде бы путешествуете.

Вдруг он обернулся, снял картуз и широко повел рукой:

– Простору-то сколько, а?