Владимирские просёлки

Был секретарь рыжеватый блондин, лет сорока трех, с красным, как у всех рыжеватых людей, лицом и с небольшими светлыми глазами. Нос с крутой горбинкой придавал лицу и всему виду секретаря упрямое и вместе с тем по-деревенски отчаянное выражение. Звали его Александром Андреевичем Лобовым. В автомобиле сидел еще человек из области, с седыми усиками и портфелем, затасканным до тряпичной мягкости.

Человек из области оказался уполномоченным сельскохозяйственной организации. Называется эта организация облсельхозотдел. Уполномоченный старался сквозь закрытое от пыли ветровое стекло всматриваться в поля, а Лобов нетерпеливо говорил ему:

– Оставьте, вот приедем в «Красную ниву», все сразу и увидите. Мы, – уже серьезно и даже сурово продолжал секретарь, – еще семь дней продержимся, если же семь дней не будет дождя – все погибнет. Вот, смотрите! – Он резко и зло опустил стекло, и в автомобиль ворвалась горячая, иссушающая струя воздуха.

Между тем показалось село Ильинское. Нам это село было нужно, потому что здесь мы попадали на древнюю Стромынку, по которой ездил некогда грозный русский государь в суздальские монастыри. Секретарю и уполномоченному нужны были поля колхоза «Красная нива», на которых уполномоченный наглядно убедился бы, как все на полях сохнет и как растет кукуруза в Кольчугинском районе.

Председателю «Красной нивы» Сергею Ефимовичу Ваняткину было не до гостей. Подъезжая к правлению, мы заметили: что-то тут происходит. Толпились женщины с узелками, сновали ребятишки, замасленный парень расставлял скамейки в кузове грузовика. В правлении народу было еще больше. Однако суета не могла заслонить ни чистоты, ни порядка, ни какой-то хозяйственной основательности во всем, на что бы ни упал взгляд. Ваняткин, круглый, толстый человек с круглым веселым лицом, затерялся в людской суете, и сам Лобов не скоро вытянул его оттуда в просторный и прохладный председательский кабинет.

– Да ведь как же! – возмущенно говорил Ваняткин. – Шумели, шумели: «Праздник животноводов, областной слет животноводов, лучшие поедут на День животноводов!..» Мы вон плакаты развесили: «Они достойны поехать на День животноводов!» Пофамильно, поименно всех указали, кто достоин. Бабы платьев новых нашили, платков накупили, и вдруг накануне праздника – бац! – День животноводов отменяется. Большое разочарование в народе, вот что я вам скажу.

– Куда же они у тебя собираются? – спросил секретарь.

– Куда, куда? – испытующе исподлобья посмотрел на Лобова, одобрит ли. – В Москву решил отправить, на сельхозвыставку. Дал по сто рублей, грузовик, сутки времени. Пусть посмотрят, ведь они и правда достойны. Молока в этом году на девятьсот литров каждая корова больше дала.

Впоследствии мы долго старались узнать, почему был отменен День животноводов. По слухам, получилась заминка с планом, и стало, дескать, не до праздников.

Передовые животноводы, то есть женщины, толпившиеся перед правлением, расселись по местам, и грузовик скрылся за поворотом. Сразу стало тихо и безлюдно. Ваняткин повел нас вдоль улицы села, и вскоре мы вошли в просторную избу. Осталось загадкой, когда председатель, от которого мы не отходили ни на шаг, успел распорядиться. На столе стояло блюдо с огурцами, блюдо с картошкой, а также лежала охапка сочного зеленого лука. Бутылки в деревнях принято держать на полу, доставая одну за другой по мере надобности. Там, где можно было ожидать рюмочки, зловеще поблескивали в сумеречном свете тонкостенные чайные стаканы.

И секретарь райкома и председатель должны были вечером же уехать во Владимир на двухдневное совещание. Уезжая, они велели нам обязательно дождаться их приезда: «Два дня вас не устроят, а здесь вы будете как дома, а в Юрьев мы вас потом на „Победе“ за тридцать минут доставим!..»

День десятый

Я проснулся оттого, что хотелось пить. Белесый сумрак наполнял избу. За перегородкой храпели. Наверно, та глуховатая старуха, что вечером стелила постель. Сирень в палисаднике и фикусы в горнице мешали раннему утру хлынуть в окна. Окна были закрыты. Мы сами закрыли их с вечера, чтобы не налетели комары. Жажда лучше всего помогла вспомнить вчерашний вечер. Стол был прибран. Ни ужасных стаканов, ни огурцов, ни луку. Большая крынка стояла посреди стола на белой скатерти. В крынке было молоко. На переменках с Розой мы выпили ее до конца. Храп за перегородкой усилился. Было ясно, что больше нам не уснуть. Мы переглянулись и в глазах друг у друга прочитали одно и то же решение. Я положил на стол деньги за молоко и ночлег. Через горницу шли на цыпочках, через сени – скорым шагом, с крыльца – бегом.

Словно бокал золотого вина, поймавший в себя лучик солнца, разгорелось утро. Безмолвствовал огромный притихший мир с серыми избами на переднем плане, затуманенными лесами – на втором и с зарей – на дальнем. Леса лежали в низине. Через них, должно быть, текла речка: только она могла образовать этот гигантский зигзаг молочного тумана, вписанный в черноту лесов. Вдалеке поднимался крестик церковки.