Владислав Стржельчик

Однако, пока Стржельчик изображал «испанские» страсти, на афише БДТ нет-нет и появлялись спектакли, участие в которых было бы небесполезным для актера. Шла «Бесприданница» в постановке известного режиссера и художника И. Шлепянова. Ученик и соратник Мейерхольда в 1920-е годы, автор героико-патетических спектаклей в 1940-е, Шлепянов многому мог бы научить Стржельчика по части актерской изобразительности и выразительности. Не случайно работа над образом Ларисы стала для Нины Ольхиной в известной степени этапной. Но для Стржельчика «не нашлось» в этом спектакле даже роли Вожеватова. Изредка играли «Свадьбу Кречинского», но и благородный Нелькин прошел мимо актера. Сразу после войны еще давали комедию Александра Гладкова «Давным-давно», с музыкой и танцами, с гусарскими балладами, пронизанную интонациями романтической героики и иронии одновременно. Но и поручик Ржевский не достался актеру.

Тяга к внешней театральности, отмеченная критикой, не была, конечно, совершенно бесплодной в его творчестве. Играя испанцев, Стржельчик твердо усвоил важную истину; театр — искусство зрелищное, спектакль воспринимается прежде всего визуально и все видимое глазу, все внешнее в театре должно строго учитывать законы зрительского восприятия.

Поскольку не одной душой, но и телом актера живет образ на сцене, этот внешний фактор не может игнорироваться в искусстве театра. Еще в 1937 году воспитанник мхатовской системы, режиссер и актер Б. Сушкевич, предостерегал молодых актеров от недооценки зрелищной природы театра: «С легкой руки Художественного театра появился своеобразный жупел — боязнь штампа. Эта боязнь штампа превратилась в своеобразный штамп «простоты» и отсутствия выразительности. По-моему, больше десятилетия в школах, в отдельных театрах люди, вышедшие в разное время из Художественного театра, учили «переживать», учили чрезвычайно тонко разбираться в отношениях... и т. д. и т. д., но в эти годы, с уверенностью могу сказать, никогда не ставился вопрос: а как играть, как доносить до зрителя эту глубину переживаний, эту тонкость отношений? То есть, совершенно был выключен вопрос о выразительных приемах мастерства. Известно, что в каждой профессии есть навыки, есть определенные приемы обращения и со своим материалом, и с инструментом. Почему же в театральном деле, где и мастером, и материалом, и инструментом является сам актер, никогда не ставится вопрос о приемах обращения и с инструментом и с материалом?.. Я уже несколько лет мечтаю об учебнике, о перечислении хотя бы простейших приемов, как например, что такое остановка, что такое сценический контраст... и главное, что есть пользование ритмикой движения и речи»[12].

К моменту вступления Стржельчика на сцену вопросы эти оставались все такими же неразрешенными. И актер попытался сам найти на них ответы. Репертуар героя-любовника оказался идеальным материалом для постижения азов актерской профессии. Даже немногочисленные роли в пьесах советских драматургов, которые Стржельчик играл на протяжении 1949—1955 годов, как будто специально были рассчитаны на отработку определенных театральных приемов. Играя трюмного советской подлодки Вахтанга Джибелли в пьесе И. Прута «Тихий океан» (1949), Стржельчик искал черты кавказской характерности, будучи офицером Сенявиным — соратником адмирала Ушакова в спектакле «Флаг адмирала» (1950), он учился носить треуголку и мундир, а в современном детективе «Тайная война» (1950) — очки (тоже премудрость!). И специфика портретного грима была им испробована: в спектакле «Вихри враждебные» он репетировал роль Дзержинского (1954). В параллель этим работам выстраивались новые «кабальеро» — Филиппо в «Разоблаченном чудотворце» (1955) и Периваньес в трагикомедии «Периваньес и командор Оканьи» (1955).

Но — чем более преуспевал Стржельчик в освоении приемов актерского мастерства, тем меньше непосредственности обнаруживалось в его пылких любовниках. Не случайно в репертуаре актера появляется цикл ролей, требующих известной доли артистической развязности прежде всего. Стржельчик начинает играть «отрицательных» героев, негодяев и циников, не вдаваясь особо в подробности их внутренней жизни, часто удовлетворяясь лишь беглой, приблизительной характеристикой образа. В этом цикле работ появляются и белогвардеец Михаил Яровой из «Любови Яровой» (1952), и студент Володя из «Яблоневой ветки» (1952), «барин и карьерист», как его окрестили рецензенты спектакля, и некий Клещов из комедии «Большие хлопоты». В каждом из новых героев актера можно было при желании найти неожиданные психологические ходы. Но можно было ограничиться и внешней живописностью и быть, как говорится, «на уровне», то есть играть вполне корректно с профессиональной точки зрения, что и делал Стржельчик. Когда же ему досталась роль современного рабочего в пьесе А. Крона «Кандидат партии», которая нуждалась в отзывчивости не театральной, а жизненной, неудача была предрешена.