Владислав Стржельчик

Щедрин ведь искал в создании актера отграниченной, психологически обоснованной цельности. Щедрин хотел увидеть на сцене характер, по которому можно было бы судить о среде, его сформировавшей, о времени, эпохе, месте действия, о противоречиях, которые этому времени и среде свойственны. Щедрина заботили связи, зависимости, существующие между душевным миром человека и окружающим миром. Эти связи и отношения зафиксированы определенным образом в человеческом характере. Характер — всегда некая иерархия человеческих черт, одни из которых развились в данных условиях вполне и стали главенствующими, другие захирели в процессе ассимиляции человека в реальности, третьи не смогли проявиться вовсе. По одному характеру мы не можем судить о всей совокупности возможностей, заложенных в человеческой природе вообще, свойственных человеку как философской категории.

...Самойлов характеров не создавал. Он предлагал зрителям череду масок, каждая из которых как бы отвергала предыдущую, а весь поток этих метаморфоз тяготел к беспредельности. Далматов позднее, уже не прибегая к мгновенным переодеваниям, не меняя кардинально своей внешности, в рамках одного художественного образа в спектакле, а не десятка, научился передавать эту беспредельность, изменчивость человека. Играл он Телятева или Ноздрева, все было зыбко, все — розыгрыш: губы произносят патетический монолог, а искрящиеся смехом глаза как бы опровергают патетику, в позе застыла горечь печали, а интонации голоса уверенно-благополучны. И так до бесконечности. Не знаешь, на чем остановиться и чему верить. Искусство Стржельчика, принадлежащее середине двадцатого века, тяготеет к показу драматической, резко контрастной борьбы противоположных черт в человеке. Стржельчик способен поразить молниеносным глиссандо, когда в одно мгновение оказывается использованной вся клавиатура человеческих характеристик от буффонадной, фарсовой до трагической. Вспомним его Кулыгина в финале «Трех сестер». Бурную смену отношений к Кулыгину, которую мы переживали в считанные минуты действия. Этот не поверяемый логикой, не разложимый на отдельные составляющие сплав комического, жалкого, чуть ли не омерзительного в своем подобострастии начал с глубоко трогающим, возвышенным, прекрасным.

В лучших своих работах Стржельчик более всего страшится окаменелости, трезвых, раз и навсегда затверделых оценок. Этой боязнью рождаются в искусстве актера такие многомерные образы, как белый генерал Ковалевский в фильме «Адъютант его превосходительства» или Грегори Соломон в «Цене», которые ломают логику привычных представлений о жизни, истории. Стржельчик словно говорит: человек — нечто большее, нежели действующий в рамках заданного сюжета характер. Человек — океан разнообразнейших, порой взаимоисключающих возможностей.

В повседневной жизни мы воспринимаем человека лишь в форме характера, в форме той возможности, которая, как говорили романтики, победила в человеке под напором жизненных обстоятельств. Иногда только экстраординарный случай позволяет человеку обнаружить себя вполне, выявить свой потенциал. А если такого случая не будет? Вот этот вопрос и рождает потребность в искусстве вообще и в частности в актерах, которые не скрывают лицедейской сути своей профессии. Потому что... «И знаете ли вы, что значит истинный драматический актер? Вы — это, вы — то, а он — все». Он — всеобъемлющ. В нем одном сокрыт потенциал всей человеческой истории, прошлой, настоящей и будущей, все надежды и все упования. Актер — это как бы идеальная модель человека во всем многообразии его предназначений, вероятностей, шансов. Актер-лицедей как бы открывает перед обычными людьми варианты возможностей, таящихся в человеческой природе. Он поэтизирует, идеализирует сам процесс преображения. Он создает иллюзию свободы, иллюзию полной раскрепощенности, когда человек уже не зависит не только от внешних обстоятельств, но и от самого себя, от своего характера, от своей судьбы: уходит от судьбы. И это ли не чудо, это ли не откровение для зрителя, который пришел в театр из мира реального, где как раз наоборот — все друг с другом взаимосвязано и зависит друг от друга?

Театру, благодаря его лицедейской природе, широко доступна сфера человеческой мечты, не того, что есть, а того, что желаемо, что должно быть. Живому человеку на сцене легче, нежели литературному образу или даже кинематографическому, возбудить в зрителе чувство гармонии, потребность в совершенстве. Сама профессия актера, взятая в ее лицедейской сущности, тяготеет к совершенству — к всеохватности, к преодолению оков, задерживающих вольное осуществление всех задатков, заложенных в человеке. Искусство лицедея тем и нравственно, что оно пробуждает потребность в совершенстве. И значит, облагораживает умы сограждан, и значит, содействует гуманистическим устремлениям человечества, выраженным, быть может, в самой доходчивой, самой доступной для понимания форме.