Владукас

Меня охватили сладкие грезы, и я на некоторое время забылся, как вдруг сзади, будто из другого, нереального мира раздались шаги и строгий голос:

— Сверните в правую сторону и шагайте быстрее…

И сразу потускнело солнце. Присмирели птички. Повеяло снова холодом тюрьмы. А счастливые прохожие совершенно не обращали на нас внимания. Железные наручники, прикрытые рукавами, не бросались им в глаза. Как будто прогуливаются по городу отец с сыном, дружески взявшись за руки. За нами, как тень, неотступно следовал гестаповец. С портфелем в руке, словно служащий. Еще раза три он нагонял нас и тихой скороговоркой подсказывал дорогу, куда свернуть и какой стороны придерживаться.

Так мы подошли к двухэтажному каменному зданию, у входа в которое неподвижной мумией застыл часовой. Взглянув на пропуск, предъявленный гестаповцем, он всех троих пропустил в здание. Мы поднялись на несколько ступенек вверх и очутились в полутемном вестибюле. Здесь наручники с нас сняли, развели в разные стороны, и я навсегда расстался со своим напарником.

Комната, куда меня завели, имела кубическую форму. Единственное небольшое окошко выходило во двор. На стенах — фашистская свастика. В левом переднем углу на высокой подставке стояла автоматическая винтовка, а рядом с ней валялись вразброс какие-то железные предметы, предназначенные, как видно, для пыток. Возле окна, за большим столом, сидел жандарм с отрешенным скучным лицом. На носу у него блестели очки в золотой оправе. На столе перед ним стояла пишущая машинка, рядом лежала стопка чистой бумаги, а под столом — большая мусорница.

Еще один жандарм в голубой форме, с прической «под Гитлера», расхаживал по комнате. Когда я вошел, он быстро повернулся ко мне. Сопровождавший меня немец крикнул ему: «Хайль Гитлер!» — и удалился, прикрыв за собой дверь. Я остался с жандармами. Тот, что с прической «под Гитлера», на косой пробор, подошел ко мне. Улыбнулся.

— Так это ты и есть Владукас? — спросил он на русском языке, поднимая указательным пальцем мой подбородок. Я вспомнил Мотю: «проверяет на вес, выдержит ли огненную пытку».

— Да, пан, — выдавил я из себя и хотел тоже улыбнуться, но не смог.

— А ты знаешь, Владукас, что у тебя сегодня день рождения? — спросил жандарм, разглядывая меня.

— Нет, не знаю, — ответил я, глядя на него снизу вверх.

— Ну, вот! Ты не знаешь, а мы знаем: сегодня 14 апреля — твой день рождения. Поздравляю! Сколько тебе исполнилось?

— Тринадцать лет, — соврал я, хорошо помня, что один год мама «убавила» мне еще в Дятькове, чтобы спасти от угона в Германию на каторжные работы.

— Тринадцать? — притворно удивился жандарм. — Это, значит, чертова дюжина — несчастное число. Надо же такому случиться! Но не следует, Владукас, особенно доверять суевериям: сегодня счастье в твоих руках. Если ты мне сейчас честно во всем признаешься, то «чертова дюжина» станет для тебя самым счастливым в жизни числом: ты снова возвратишься работать к своему хозяину. А если не признаешься, — улыбка сползла с его лица, — то пеняй на себя: «чертова дюжина», действительно, окажется несчастным числом, и день твоего рождения может стать днем твоей смерти. Да, Владукас, иначе нельзя. Выбирай сам: или-или…

У меня екнуло сердце.

— В чем я должен признаться, пан? — слезным голосом спросил я, всем своим видом изображая испуг и удивление.

— Как? Ты не знаешь, в чем признаться? А за что тебя посадили в тюрьму, знаешь?

— Да, пан, знаю.

— За что?

— За паразитов.

— А кто же тебе сказал, что ты посажен за паразитов?

— Дяденька полицейский.

— Какой?

— Тот, что арестовал меня и маму.

— А мама что тебе сказала, когда вас арестовали? Учти, она уже во всем нам призналась. Я хочу только проверить, насколько ты честный мальчик. Рассказывай, как вы познакомились с паразитами, какие их задания выполняли и как ты таскал для них продукты у своего хозяина. Как только я увижу, что твои показания совпадают с мамиными, то сразу же отпущу. Можете отправляться со своей мамой на все четыре стороны. Ведь на свободе лучше, чем в тюрьме. Не правда ли? Ну, рассказывай, Владукас, я слушаю…

Словно холодными клещами сжали мое сердце эти слова, и оно больно-больно заныло. «Мама призналась?! Неужели?.. Неужели ее пытали так сильно, что она вынуждена была признаться и даже неправду говорить? Ведь я никогда не таскал у хозяина продукты для партизан…» Мысли в голове путались.

— Ну, ну, смелее! — подбодрил меня жандармский следователь. — Не знаешь, с чего начать? Я тебе помогу. Начни с того, когда и как вы впервые встретились с паразитами. Помнишь?