Владукас

— Жиденок — вот кто! По разговору видно. Настоящий жиденок!.. И бежишь ты из Шяуляйской каторжной тюрьмы. Меня не проведешь…

Судьба сыграла со мной злую шутку. Меня подвело русское произношение, когда я говорил по-литовски. Я опять попал в переплет. Буквально несколько дней назад немцы расстреляли большую группу заключенных Шяуляйской каторжной тюрьмы и объявили их бежавшими из-под ареста, и теперь на всех дорогах полицейские ловили случайных прохожих и под видом бежавших заключенных отправляли в Восточную Пруссию на тяжелые оборонительные работы. Этой участи теперь подвергался и я.

— Да русский же я, дяденька, русский… В бараках у озера живу. А мама моя на Бачунайском торфяном заводе работает. Справку могу показать.

— А ну, покажи, что за справка?

— Как же я покажу, если вы меня держите?

— А тебя надо крепко держать, паршивый лягушонок, — окрысился полицейский, но все-таки отпустил ворот. Я достал из кармана штанов сложенный вчетверо листок и подал ему. Полицейский развернул его, прочитал и сказал удивленно:

— Если ты эвакуированный русский, как написано в этой справке, то откуда знаешь литовский язык?

— Научился потому что, дяденька. Батрачил у одного литовского помещика и научился. Сейчас как раз иду от него. Вот и гостинец несу маме, — кивнул на висевшую через плечо сумку с продуктами.

— А в портфеле что?

— Школьные принадлежности. Я поступаю учиться в немецкую военную школу, что находится в Шяуляе возле костела. Знаете ее? Вот и документ имею. — Я вытащил из другого кармана свое удостоверение личности на немецком языке — «Аусвайс» — с красной печатью областного фашистского комиссара, которое и мне, и маме выдали при выходе из тюрьмы. (Этот фашистский паспорт хранится у меня до сих пор.)

Полицейский повертел его в руках и ничего не понял, но красная фашистская печать с изображением орла со свастикой в когтях произвела на него впечатление: он сделался вдруг вежливым, вернул мне тот и другой документы.

— Откуда мне знать, что ты русский. Ведь на лбу у тебя не написано… Ты хотя бы слово сказал по-русски.

— Пожалуйста, сколько угодно, дяденька! Могу даже русскую песенку спеть. Желаете?

— Валяй! — мотнул головой белорукавник, поправляя на плече винтовку, а я на мотив «Гоп со смыком» запел:

…В Бачунай нас встретила работа —
Это тоже Гитлера «забота».
Нас в болото загоняют
И скотами называют,
Видно, за людей нас не считают.
На болоте мы ишачим целый день
Совершенно на голодную пузень.
Знать, хотят, чтоб мы забыли,
Как в России водку пили
И ходили в кепи набекрень.
Брюквой и шпинатом нас питают,
Соусом вонючим поливают.
Мы все это получаем
И в помойку выливаем —
Ждем, когда нас к сену станут приучать…

На лице полицая появилась блаженная улыбка, он сказал:

— Правда, я не понимаю слов, но теперь для меня вполне ясно, что ты русский. Можешь идти.

Однако, когда я отошел от него уже на порядочное расстояние, ему вдруг показалось, что русскую песенку может выучить любой, и он решил еще раз проверить:

— Мальчик! — окликнул он меня.

Я обернулся:

— Что, дяденька?

— Скажи еще что-нибудь по-русски.

Я понял, что он ничего не понимает, и в моей душе звякнула какая-то веселая озорная струнка, знакомая мне из довоенного детства. Мне захотелось поиздеваться над полицейским и отомстить ему за то, что он прервал мою красивую мечту.

— Гад ты, ползучий! — крикнул я ему во весь дух. — Чтоб тебе провалиться в болоте!.. Все равно скоро придут наши и рассчитаются с тобой, паскуда ты пузатая…

Я что-то еще ему кричал, а полицейский в ответ удовлетворенно кивал мне головой: да, мол, правильно, — это настоящая русская речь. Теперь я окончательно убедился, что ты русский мальчик.

Мы дружески помахали друг другу рукой и расстались. Поправив на плече винтовку, он зашагал своей дорогой, я — своей.

8