Владычица морей

Иван сидел, глядя на открывающийся распадок, на сверкающие под лучами солнца снежные холмы, на синие пронзительные небеса, и курил. Ехать вперед было заманчиво и отчего-то страшно. Он пытался унять внезапное волнение, но слышал стремительный стук своего сердца, и где-то в сосняке, густо зеленевшем на склонах холма, вторя его сердцу, дробно застучал дятел.

- Трогай, - приказал Мягков ямщику и откинулся на сиденье кареты.

Фыркнули и заржали лошади, заскрипело по снежному насту дерево, покачиваясь, покатилась в окне кареты встречная неяркая красота северного края. А сердце колотилось все стремительнее, все яростнее, и Иван вдруг подумал совсем некстати и не о том, чего ждали его сердце и душа: "Не забыть бы сразу же Куриле с Маркелом гостинцы занести!"

Не засиделся Иван Мягков в привычных отцовских вотчинах. Якову терзания сердечные братца - что? Для одуревшего от жарких ночных баталий Раилова супруга его законная Варвара Леопольдовна Аксакова-Мимель-бах светом в окне была, прочих он не замечал даже. А Ивана Мягкова даже волчья охота с флажками, гончими, Владычица морей зазывно трубящими охотничьими рожками да обязательной янтарной рябиновкой, подаваемой прямо на крови, над добытым зверем, значит, не развлекла и душевных волнений не доставила.

Маменька Рахиль Давыдовна сердцем своим почуяла недоброе и по простоте своей душевной раздумывать особо не стала - вечером же после охоты послала в комнату старшего сына молодую да пригожую дворовую девку - посветить. Иван у нее хмуро свечу отнял и недоумевающую девку Наталью, которой этот мужественный государев капитан из хозяйских сынов очень даже нравился, за дверь выставил, а сам с полчаса ухал отчаянно да в белой исподней рубахе угрожающие стойки принимал, руками и ногами резво размахивал - следовал невиданной в Туле и ее окрестностях восточной борьбе под названием "самураке".

Маменька поутру пыталась с Иваном откровенные разговоры вести, но он накануне с батюшкой достаточно наговорился.

- Что вы, маменька, торопитесь? - спросил он.

Нешто вам Якова счастия мало? Придет время, и оженюсь, успеете внуками порадоваться!

- Вы же мне одинаково милы, разлюбезный сыночек, - запричитала Рахиль Давыдовна, которую в доме никто иначе как Раисой Давыдовной не называл. - Вот увижу ваше семейное счастье - тогда и помирать можно будет в душевном спокойствии. Никак тебе никто не глянется, сынок?

Откровенничать с маменькой было еще даже опаснее,чем с отцом. Кто ее знает, какой фортель Раиса Давыдовна выкинуть может, дабы счастия для сына, в том понимании, каковым она это счастие видела, добиться?

- Ах, матушка! - неохотно сказал Иван. - Не чувствую в себе той силы и терпения, чтобы готовым быть семейным очагом и детьми обзаводиться. Да и кондиций к женитьбе не вижу!

Не в пронос будет сказано, тут Иван Мягков и не лукавил даже. Объяви он о предмете своих воздыханий, мнится, родители тому не рады были бы и, даже напротив, зело опечалены сыновнею неразборчивостью.

После крещенских морозов Иван сговорился с Яковом, который ехал в Тулу купить у купцов лино-батиста, тарлатанов да драгоценный склаваж для своей молодой жены. Якову братцева задума совсем не понравилась, только ведь и отказать было нельзя. А посему после возвращения Якова родителям огорченным было сказано, что получено для Ивана секретное воинское предписание, указывающее капитан-лейтенанту Мягкову явиться в Петербург под строгие адмиральские глаза.

Таким указаниям противиться было нельзя, и с недолгими родительскими хлопотами да маменькиными жалостливыми приговорами Иван отправился в путь, обняв отца и нежно поцеловав вытирающую слезы мать.

Теперь же замирало и жарко ахало сердце влюбленного Ивана. Вот уже видны были чаканные крыши рыбацких домов и темная полуутонувшая в снеге казарма, около которой неторопливо расчищали тропинки армейские инвалиды, которым после выслуги некуда было податься.

А вот уже и дом разлюбезной Анастасии.

Иван нетерпеливо приказал ямщику встать и сам принялся разгружать узлы с гостинцами да подарками.

Прошел во двор, отворил хриплую от морозов дверь и замер на пороге, пораженный нежилым видом горницы.

"Ах, гадюка! - ненавистно мелькнуло в голове. - Достал-таки!"

Придерживая одной рукою полы распахнутого тулупа, Мягков бросился к дому подполковника Востроухова. Тот был на месте и, казалось, совсем не удивился ни явлению капитан-лейтенанта, ни его кипящему гневом лицу.

- За спросом явился? - буднично спросил он. - Ты бы, Мягков, ноги обмел да шапку снял, коли в дом входишь. Добрые люди, входя, Богу крестятся да хозяину здравия желают. А этот - на тебе! - бураном пылящим ворвался!

- Не до политесов! - буркнул Иван. - Где она, Ануфрий Васильевич? Не томи душу!

Востроухов вздохнул, завистливо глянул на Мягкова и развел руками:

- Не знаю, Иван Николаевич, ей-ей, не знаю!

- Как это? - Мягков обессиленно сел на скамью, глядя на старого служаку.