Владычица морей

Алексей обежал взглядом обросший водорослями и озеленевший слепой каменный отвес здания внизу, у волны, и посмотрел наверх. Он всматривался в это здание с украшениями и башнями. Все сложно, наново впечатления тяжелы от искусно обработанных и художественно уложенных масс камня, поднимающихся к небу. Готические крыши в черепице и металле неодинаковые над разными частями здания. Они спорят, пересекаясь линиями друг с другом, как бы выражают вечные разногласия, бушующие под ними. Стрельчатые башни, повторяя окна, стремятся ввысь. Налетел ветер, нагнал тучу, дождь. В парке в эту пору совсем пусто. Неподалеку за деревьями знаменитый собор Вестминстерское аббатство.

Вышли на улицу. Взяли кеб. Поехали в русское посольство.

– Ты с ума сошел. Зачем тебе какая-то кантонская клирошанка, когда в России столько прекрасных девиц хорошего воспитания не могут найти среди молодых людей порядочного жениха и на них охотится всякая нечисть, отбросы из разных стран: только бы прирасти к вам. Французишки из Бордо… Своей сухопарой справедливостью моя соотечественница задурила тебе голову? Говорила она тебе о равенстве прав человека?

– Говорила.

Эванс расхохотался и тронул возницу тростью, давая знак поворачивать направо.

– Она еще юна, – тихо заметил Алексей, – совсем.

Сказал о предполагаемой поездке Энн, сказал, что он отговаривал, но она идет на риск и хочет отправиться в Японию по его «делу». Эванс что-то постиг. Так заявлять может лишь леди высокого достоинства, из семьи значительного чиновника, official, которая имеет право на собственное мнение и независимые поступки. Возможно, Алексей также не очень прост.

– Перед войной Пальмерстон, под предлогом борьбы за права человека, разжег необычайную ненависть к России. Виктория пыталась сопротивляться. Королева – ваша родственница. Некоторое время уклонялась. Премьер-министр уличил ее мужа-немца в непатриотизме и поставил ее в безвыходное положение. Он припер королеву к стенке. Лорды объединились с бакалейщиками и газетными литераторами, и страсти забушевали. Все разъярились против царя и тирании. Даже дети были преисполнены политических чувств. Мой трехлетний сын узнал, что его мама русская, схватил игрушечную шпагу, глаза его побелели, и он стал нападать, пришел в неистовство. Русская! Русская! Я выпорол его ремнем, он стиснул зубы и не сдавался. Я выпорол его розгами, но он так и не разжал зубы. Ты знаешь пословицу: пожалеть розги – испортить ребенка. А вечером залез к матери в постель и горько плакал и жаловался ей, забыв, что она противник в войне.

В русском посольстве решетчатые литые ворота распахнуты. У подъезда рабочие снимают чехлы с чугунных двуглавых орлов. Служащий-англичанин, наблюдавший за работой, любезно объяснил на французском вошедшим во двор Сибирцеву и Эвансу, что посольство открыто, с пароходом прибыли с континента двое дипломатов: Толстой-Кутузов и Остен-Сакен.

Алексей увидел барона. Он стоял вдали в саду. Остен-Сакен узнал Сибирцева, обрадовался и поспешил к нему. Они сверстники. Знакомы по Петербургу, встречались на лекциях путешественников в Географическом обществе. Из главного белого здания посольства по ступенькам спустился Толстой-Кутузов. Оба дипломата в штатском, в крахмальном белье и без казенных пуговиц.

Все перезнакомились и разговорились. Эванс переменился. Алексей не узнавал его.

Прошлись по саду. Англичанин-садовник стрижет кустарники. Дорожки выметены и посыпаны песком. На свежих клумбах высаживают цветы. Громадные кусты рододендронов в цвету. В открытые ворота въезжает ломовая телега с землей и с ящиками рассады.

– Видно, за время войны за зданием и садом присматривали, – сказал Алексей, – следов запустения нет.

– Филипп Иванович Бруннов, покидая Лондон, обо всем позаботился, – ответил Остен-Сакен, – оставил дом и сад в надежные руки.

Перешли в здание посольства и уселись в комнате второго этажа с распахнутыми в сад окнами.

Подали чай. Эванс с чашкой устроился на диване, на самом краешке, поставил ее на колени, быстро выпил, оставил чашку и закурил.

– За многие годы, проведенные в Англии, Филипп Иванович отлично зарекомендовал себя, – продолжал Остен-Сакен. – Был принимаем ее величеством королевой Викторией, оставался близок с виднейшими государственными деятелями, был всюду зван, знавал ученых и промышленников – словом, был свой человек, которому все доверяли, он верил в незыблемость отношений России с Великобританией. Войны не желал, не верил в нее, конечно, испытал ужасные огорчения, был потрясен переменой в политике.

– Прибудет ли… его превосходительство… господин Брун- нов? – спросил Эванс.

– Да, на днях Филипп Иванович прибудет на некоторое время, ну, как бы это сказать… для установления новых отношений… Он назначен послом в Берлин. Лучшего знатока Англии, чем барон Бруннов, трудно найти. Англичане сами пожалеют, – добавил Остен-Сакен, вопросительно глянув на Эванса.