Владыка башни

— Серые Соколы. Заклятые враги мерим-гер. Из их деревень вышло много сентаров.

— И ты думаешь, они нам помогут? — спросила Лирна.

— Я думаю, они не станут оспаривать решение Горы.

Прошел почти час, прежде чем ворота распахнулись. Оттуда выехало человек тридцать верхом на пони, они галопом начали спускаться с холма.

— Не прикасайтесь к оружию, — предупредила всех Давока, глядя на приближавшихся лонаков.

Не доезжая до путешественников, всадник, скакавший в авангарде, придержал пони и поднял руку, останавливая кавалькаду. Это был дородный мужчина в безрукавке из медвежьей шкуры и чуть ли не весь целиком покрытый татуировками: лоб, шею и руки украшал вихрь непонятных символов. Такого Лирне видеть еще не доводилось. Предводитель молча, с бесстрастным лицом рассмотрел путников, затем рысью подъехал к Давоке. С пояса у него свисали дубинка и топорик.

— Приветствую тебя, Служительница Горы, — произнес он.

— А я — тебя, Альтурк, — ответила та. — Я прошу убежища в твоем доме.

Здоровяк направил пони туда, где, привалившись к походным мешкам, сидела Лирна. Принцесса чувствовала напряжение братьев и Смолена: те едва крепились, чтобы не выхватить мечи.

— Ты — королева мерим-гер, — сказал мужчина на вполне сносном наречии Королевства. — Я слышал, ты ранила Лже-Малессу, но теперь вижу, что это ложь. — Он склонился в седле, его темные глаза сверкнули. — Ты слишком слаба.

Лирна по возможности выпрямилась и, подавив приступ кашля, ответила по-лонакски:

— Я ранила ее. Дай мне нож, я и тебя раню.

Что-то промелькнуло в его лице, он дернулся, крякнул и повернул пони к деревне.

— Дверь моего дома всегда открыта для Служительницы Горы, — сказал он Давоке и пустил пони галопом.

— Ты хорошо держалась, королева, — с уважением произнесла Давока.

— Вместе с историей дипломатия была моим любимым предметом, — усмехнулась Лирна. После чего ее стошнило, и она упала в обморок.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Рива

«Отец Мира, молю тебя, не отрекайся от любви к жалкой грешнице».

Рива выбрала себе комнату на самом верху. Даже не комнату, а скорее чердак, где в крыше, заменявшей потолок, зияла внушительная дыра, которую ей пришлось кое-как заделать досками. Она сидела на парусиновой койке — единственном предмете мебели — и точила нож. Внизу Темный Меч спорил со своей сестрой. Точнее, это она громко и сердито спорила с ним, а он отвечал ей мягко и спокойно. Рива даже и представить не могла, что Алорнис способна так разозлиться. Быть доброй, щедрой, смеяться бедам в лицо — сколько угодно. Но кричать от злости?

Подвыпивший менестрель распевал в саду куплеты, как обычно делал это по вечерам. Песенка была Риве незнакома: какая-то глупая сентиментальщина о деве, ждущей любимого на берегу озера. Она надеялась, что присутствие публики охладит его страсть к кошачьим концертам, однако интерес группки зевак, пялившихся с открытыми ртами из-за алебард дворцовой стражи, только подстегнул Алюция. До Ривы донесся его голос:

— Спасибо! Спасибо, друзья! Артист не может жить без публики!

Еще небось и поклонился в ответ на несуществующие аплодисменты.

— Легко тебе говорить, брат! — послышался крик Алорнис. — Конечно, ведь это не твой дом!

Хлопнула дверь, по лестнице застучали каблуки. Рива с тоской посмотрела на чердачную дверь. «И чего я не выбрала комнату с замком?»

Она не отрывала глаз от ножа, методично водя лезвием по бруску. Он прекрасен — лучший из тех, что у нее были. Священник говорил, что лезвие вышло из-под руки азраэльца, но это ничего. Отец Мира не питает ненависти к азраэльцам: напротив, это их ересь заставила возненавидеть его. Ей же нужно постоянно заботиться о ноже и хорошенько его точить, ибо он потребуется для того, чтобы совершить благое дело…

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Алорнис.

— Ты об этом знала? — требовательно спросила она.

— Нет, но теперь знаю, — ответила Рива, продолжая точить нож.

Алорнис глубоко вздохнула, пытаясь справиться с гневом, и принялась ходить по комнате, сжимая и разжимая кулаки.

— Северные пределы! Что, скажи на милость, я буду там делать?

— Тебе понадобится шуба, — заметила Рива. — Я слышала, там холодно.

— Не нужна мне никакая паршивая шуба! — Алорнис остановилась у окошка с треснутым стеклом, вырезанного в покатой крыше, и снова вздохнула. — Извини. Ты тут ни при чем. — Она села рядом с Ривой и похлопала ее по коленке. — Еще раз извини.

«Отец Мира, молю тебя…»

— Он просто не понимает, — продолжала Алорнис. — Вся его жизнь — от одной войны до другой. Ни дома, ни семьи. А для меня уехать означает оставить здесь свою душу. — Со слезами на глазах она повернулась к Риве. — Ты-то хоть меня понимаешь?

«Домом мне был сарай, где священник избивал меня, если я неправильно бралась за нож».

— Не-а, — ответила Рива. — Это всего лишь кирпичи и цемент. Точнее, кирпичи, вываливающиеся из старого цемента.

— Ну и пусть. Это мои кирпичи и мой цемент. Спасибо Ваэлину, после стольких лет теперь они действительно принадлежат мне. И он тут же требует, чтобы я все это бросила.

— А что ты будешь делать с этими руинами? Дом большой, а ты… не очень.