Владыка Смерти

Доктора оживленно разговаривали у окна. Кожа ребенка, которого они разглядывали, напоминала молоко, и дневной свет, казалось, проходил сквозь нее. Дитя шевелило ножками и ручками, но не плакало. «Ты тоже молчишь», — подумала Наразен, А потом королева разозлилась, она ведь рассчитывала царствовать в Мерхе лет шестьдесят или больше. Ради этого она переносила насилие, распутство, колдовство, продала в рабство свою душу и, наконец, выносила младенца, заставила его выжить. Теперь все это у нее отняли. У Наразен не осталось сил даже для того, чтобы злиться.

И тут она увидела в воздухе у стены спальни черную тень. Еще не Смерть, но предвестника Смерти.

— Так, — сказала Наразен, — меня обманули…

— Нет, — ответила тень. — Я не властен над часом твоей кончины. Этим распоряжается твоя судьба. Твои враги повинны в этом. Смерть, словно ночь, приходит в положенный срок, но не вольна выбирать момент своего появления. Владыка Смерти не всесилен.

Наразен вымученно улыбнулась:

— Я слишком слаба, чтобы спорить. Но остерегайся меня, когда я попаду в твое царство праха. Я вновь обрету силу в стране праха. Это будет скоро. Я знаю.

Лекарь, отравивший королеву, мчался по коридорам дворца. Стрелой влетел он в комнату начальника стражи. Тот, развалившись на широком диване, ел плод багрового цвета. Начальник стражи был красив, но слишком ленив.

— Господин Жорнадеш, королева очень больна, — сказал лекарь.

— Ты прав, к сожалению, — ответил Жорнадеш, продолжая жевать.

— Такие мучительные роды, — продолжал лекарь. — Она потеряла много крови. Кроме того, ребенок был зачат при помощи колдовства, извращения и порока… Скоро нам придется надеть траурные одежды — смерть Наразен неизбежна.

— И когда же это случится? — спросил Жорнадеш.

— На закате, — ответил лекарь. — Осмелюсь почтительно напомнить, ваша светлость, что доза яда, который я дал королеве, подобрана с большой тщательностью. Это зелье очень эффективно. Я также посмею сказать вашей светлости, что я очень старался, выбирая лекарство. Никаких следов не обнаружится при условии, что королева будет незамедлительно похоронена.

— А ребенок? — нетерпеливо спросил Жорнадеш. — Он тоже мертв?

— Нет. Он жив, но, говорят, урод, — сказал лекарь. — Лучше всего похоронить его вместе с матерью.

— Конечно, так будет лучше, — согласился Жорнадеш, выплевывая косточки. Он всегда испытывал отвращение к противоестественным наклонностям королевы Мерха и удивлялся, почему престол должен принадлежать такой женщине. Во время отсутствия королевы, оставшись единственным хозяином во дворце, он много размышлял. Теперь Наразен оказалась на смертном ложе, а воины Жорнадеша были готовы захватить власть в Мерхе. Отныне Жорнадеш сам станет править государством. Чтобы не прогневать богов, он решил не убивать новорожденного инфанта. Пролить кровь невинного младенца было бы позором даже для такого жестокого человека, как он. Похоронить дитя живьем — другое дело. Пусть боги вмешаются, если хотят не допустить греха. Жорнадеш был доволен собой. Он все продумал. Дав денег лекарю, он отослал его, а следом отправил своего человека, чтобы тот расплатился с отравителем другой монетой — острым ножом. Затем Жорнадеш послал за кувшином желтого вина и девушкой с винно-желтыми волосами. Теперь он ждал хороших вестей.

Наразен умерла на закате. В ее спальне бродили лишь тени, но на улицах горели факелы. За три часа до полуночи Жорнадеш стал королем Мерха, а у королевы Наразен остался лишь серебряный гроб.

Ее тело увезли по реке.

Стояла безлунная ночь. Тусклые светильники на носу и корме корабля не могли развеять ночную тьму. Священники шептали молитвы, гребцы в темных одеждах сушили весла, отдавшись во власть течению. Ладья плыла вдоль берега, как призрак, закутанный в погребальный саван. С берега никто не наблюдал за медленно плывущим кораблем, так как весть о смерти Наразен продвигалась еще медленнее, чем похоронная процессия. А те, кто видел ладью, приняли ее за нечто сверхъестественное. Потом налетел ветер. Он принес запах ладана и звуки ритуальных молитв в память умершей, а еще тонкий, кристально чистый плач, разорвавший кожу ночи, как серебристое лезвие кинжала.

Новорожденный долго не плакал. Он вступил в мир безбоязненно, радуясь спасению из ненавистной клетки, утробы матери. Но теперь ему угрожала смерть. Ребенок начал всхлипывать, но никто не пытался успокоить младенца. Все его боялись. Никто не знал, что с ним делать — убить или оставить в живых. Его положили в большую круглую чашу из красной меди, и там он копошился, пытаясь найти точку опоры на гладких стенках или отыскать нечто похожее на мягкий холмик, из которого должно бежать молоко. Чаша оказалась еще более ненавистной, чем чрево Наразен. По ее медным стенкам стучали черные капли дождя. Они били в глаза ребенку, а река, словно в насмешку, раскачивала его колыбель.