Владыка вод

Он поставил ведра, взял ее лицо в руки — она смотрела вопросительно и доверчиво — и, глотнув комок, глухо спросил:

— Где же ты пропадала так долго?

Она опустила на мгновенье глаза, но тут же подняла снова:

— Я не пропадала. Пропадают только те, кого никто не помнит. А ты же меня помнил, правда? Вон в какую даль пошел за колечком.

Верен кивнул и спросил испуганно:

— А ты больше не пропадешь?

Капелька засмеялась, словно зазвенели тихие колокольчики:

— Глупый Верен! Куда же я пропаду? Пойдем скорее, цветы поливать надо — мама заждалась!

Они пошли вверх по тропинке, и Капелька держалась за его руку, а Верен чувствовал, как у него начинает сладко кружиться голова и сердце заходится в недоверчивом трепете от совершившегося чуда. «Дождался», — бухало в голову, и хотелось заорать так, чтоб услышали на другом берегу Большой Соли: «Дождался!!!»

Это был неправдоподобный день. Таких не бывает, даже если кому-то очень везет в жизни. Этот день был наградой за все: за годы ожидания, за одинокие ночи в нежилом его доме, за похмельные пробуждения, когда кажется, что жить дальше зря. Они полили цветы и пошли за ягодами в Овражек, и по дороге Верен рассказал ей страшный сон, который ему приснился: будто она пропала насовсем, а он, совсем уже старый, жил один, и ничего ему не оставалось, кроме как плести сети и ждать смерти. Капелька испуганно съежилась, прикрыла его рот рукою и прошептала:

— Не говори так. Мне страшно…

Они собирали ягоды, и он кормил ее земляникой прямо с ладони, а потом смеялся, глядя, как выпачкала она лицо в земляничном соке. А она вдруг потянулась к нему перемазанными губами, и мир в глазах Верена потемнел, потому что это был их первый поцелуй…

Капелька исчезла по дороге домой. Он отвлекся всего на момент, заглядевшись на чайку несущую в клюве рыбешку, а когда хотел показать ее Капельке — той рядом не оказалось. Он не звал ее, не кричал — знал, что бесполезно, вспомнив разом рассказ Поэта. Вместо этого он заторопился вернуться в тот мир, к родничку, за тремя резными листочками. Это долго ему не удавалось — крепко держала обман-трава. Но наконец удалось.

Поэт пришел в себя первым. Он обвел глазами серый, пасмурный лес и задержал взгляд на Верене. Как там, во сне — Поэт знал хорошо. А как это выглядит со стороны — не видел ни разу. И оказалось — отвратительно. Верен лежал, откинувшись на спину, судорожно подергивая ногами и царапая землю скрюченными пальцами, закатив глаза так, что видны были только белки. «А я-то понять не мог, почему пальцы всегда в земле после этого», — подумал Поэт и отвернулся. Он немного завидовал Верену. Хорошо, когда в первый раз. Дальше-то все будет точно так же. Но сейчас… Он еще раз посмотрел на Верена, вздохнул. А Верен в травяном, в обманном сне вдруг заговорил, забормотал что-то неразборчивое, застонал — и тут же тихо засмеялся. Поэт поежился: страшная все-таки это травка. Что с человеком делает… Неприятно было думать, что совсем недавно он лежал точно так же, закатив глаза и дрыгая ногами. Нет, прав Верен: извести ее надо. Ясное дело, трудно придется. Но нечего, перетерпим. И лучше прямо сейчас, пока настроение есть…

Поэт встал, кряхтя, хлебнул из родника водички и стал последовательно, один за другим, дергать из мягкой почвы тонкие стебельки. И если сначала в руки его вдруг ударила дрожь, то скоро он вошел во вкус и рвал с удовольствием, стараясь не оставить ни одного корешка, будто в каждом стебле скрывался сын богатого торговца из Захребетья.

Вокруг родничка уже почти ничего не оставалось, когда Верен зашевелился. Поэт мельком взглянул на него и продолжал сосредоточенно дергать обман-траву. А Верен, вернувшись, увидел затуманенными глазами, что волшебная трава уничтожена, что еще чуть-чуть — и не останется даже трех листочков, чтобы вернуться к Капельке. Поняв это, он бросился на Поэта с криком:

— Что ж ты делаешь, вонюк противный?

Видно, травка сделала его вялым, потому что он промахнулся (или Поэт успел увернуться?) и ухватил неприятеля за ногу. Тот, отступая, волочил Верена по земле, по прошлогодним листьям, а Верен колотил его свободной рукой по чему доставал. Так дотащил его Поэт до узловатого сухого корневища, примеченного неподалеку, схватил и крепко трахнул Верена по голове. Тот обмяк. Поэт, тяжело дыша, отбросил корягу и, оглянувшись пару раз на поверженного врага, снова принялся за прежнее — благо, стебельков оставалось всего несколько. Потом он собрал всю траву в кучу, отнес ее подальше и бросил в подходящее дупло.

Вернувшись, Поэт увидел, что Верен уже очухался и сидит, держась рукою за голову.

— Ну как ты, живой? — спросил Поэт, соблюдая, однако, опаску.

— Живой… — Верен понемногу приходил в себя.

— Что ж ты? — сказал Поэт с обидой. — Сам говорил — вырву, вырву… А теперь?

Верен тяжело помотал головой и, ощупав ее, сообщил:

— Шишка — с кулак.

— Так тебе и надо. Сам же мне говорил: какая-то травка паршивая… Или понравилась? — Поэт, по всему, издевался.

— Да нет, просто хотелось еще разок поглядеть, — Верен чувствовал себя теперь очень неловко.