Владыки света

После случившегося у Найджела испортилось настроение, и Майклу со Сьюзен пришлось его покинуть. Они перебрались в ее номер, чтобы по очереди принять душ. Хотя в душе была только холодная вода, но в «Гранд-отеле» она была примерно комнатной температуры, что даровало желанную передышку от уличного пекла.

Майкл сидел на краю кровати и, замотавшись в простыню, поедал прямо из упаковки печенье от Хантли и Палмера и прислушивался к шуму душа Сьюзен. Бамбуковый вентилятор лениво вращался над головой, разгоняя застоявшийся воздух. Одежду Майкл отправил в стирку: одним из немногих по-настоящему приятных ближневосточных обстоятельств было неимоверное разнообразие персональных услуг, предоставляемых за несколько сирийских лир. При курсе в пятьдесят лир за американский доллар — а также том, что режим Асада поддерживал многие цены на низком уровне, — здесь нетрудно было чувствовать себя богачом.

Как и расположенный двумя этажами ниже номер Найджела, комната Сьюзен была зеркалом ее личности. Забота и внимание превратили былое запустение в шарм; на свежеотмытых стенах висели картины, место древнего ковра заняли купленные на базаре разрисованные циновки. Откуда-то из гостиничных завалов были извлечены два огромных викторианских кресла с подголовниками и восьмиугольный кедровый стол, инкрустированный сандалом, черным деревом и перламутром. Майкл попробовал представить себе Сьюзен, прибегающую к тактичным и подобострастным иносказаниям, единственному для женщины способу преуспеть в здешних местах, — и не смог. Она противостояла жизни, сообразуясь с собственными мерками, и делала это так же как делала все остальное, — бескомпромиссно.

Несмотря на то что за последние сутки ему удалось поспать всего около трех часов, а уже вечерело, для отдыха Майкл был слишком возбужден. Чем больше он пытался отогнать от себя происшедшие с ним события, тем настойчивей они вламывались в его сознание, обретая все больший вес.

То, что ни одно из событий последних двадцати четырех часов, которым ему пришлось быть свидетелем, не было случайным, являлось бесспорным фактом — все они так или иначе концентрировались вокруг его расплывчатых представлений о Боге. Нельзя было сказать, что голый пустынный ландшафт был для так называемого Всемогущего чем-то чужеродным. Он застолбил участок, охвативший Палестину и ее окраины, еще в те дни, когда река Евфрат текла на восток прямо из Эдема. Временами землевладелец отсутствовал, временами, нагоняя страх, появлялся, но каждый раз он оставлял неизгладимый след в умах всякого племени, попадавшего в сферу притяжения духовного магнита здешних холмов. Бог прилепился к этим местам, стало быть, всякий здесь оказавшийся прилепится к Богу.

«Пустыня дает богатый урожай только двух растений — фанатиков и мистиков. Одни думают, что нашли Бога, другие — что нашли единственногоБога. — Николай любил говорить это всякий раз, когда ему хотелось вывести Майкла из себя. — Раз в тысячелетие или около того собирается новый урожай; он развозится по всем странам, упакованный в ящики с ярлыками: Нетленная истина. Обращаться безо всякой осторожности.А люди склонны верить ярлыкам». Воспитанный в бывшем Советском Союзе искренним, незнакомым с чувством вины атеистом, Николай считал Семь Столпов Мудрости этой пустыни вкупе с Десятью Заповедями и Пятью Основами Ислама чем-то средним между гипнозом и массовой галлюцинацией, вызванной «слишком многими ночами, проведенными наедине со стадом овец, верблюдов, коз или кого-нибудь еще. Им больше не с кем было поговорить, а парнокопытных убедить проще простого».

Майкл отдавал должное успокоительному воздействию подобного цинизма, однако для него он оставался поводом задаться вопросом, как безводнейшая земля на планете, погрязшая в жестокости и лишениях, могла породить тайны, так и не раскрытые современным разумом. Духовные же учителя, которые, казалось, должны были бы раскрывать эту тайну, непостижимым образом лишь усугубляли ее: «Истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, то если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, — будет».