Влас Дорошевич

— Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?

И, посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.

— Пусть меня разорвет Цербер! — воскликнул Акселос. — Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!

Через мгновение он, однако, подумал:

«А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!»

И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.

Гетера Хризис лежала на окне своего дома, с накрашенным лицом, — чего требовало ее занятие, — и одетая в роскошные одежды, чего ее занятие не требовало вовсе.

— Иди смелее, красавец! — крикнула она Акселосу, когда тот остановился у ее порога.

Беотиец хитро улыбнулся.

— За что тебе платят деньги? — спросил он. Гетера из окна оглядела его с удивлением с ног до головы.

— За то, что я женщина!

— Но не всем же женщинам платят деньги. Ты должна отвечать: за то, что я красива.

— Ну, за то, что я красива!

— Итак, в любви платят за красоту?

— Платят и за красоту…

— Стой, стой! Не отвлекайся! Иначе ничего не выйдет. Ты согласна: за красоту?

— Пусть будет по-твоему.

— Ты зовешь меня для любви?

— За чем же другим будет звать к себе гетера?

— Отвечай: да или нет?

— Да, да, — да!

— И так как ты сама назвала меня красавцем, а в любви платят за красоту, то, значит, ты зовешь меня затем, чтобы платить мне деньги!

Гетера расхохоталась так, что чуть не упала из окна. Беотиец глядел на нее, счастливо улыбаясь.

— Ну, вот, видишь теперь сама, что ты или мошенница, или дура!

— Что?

Гетера вскочила.

— В Афинах оскорбляют женщину? И какую женщину?! Которая никому не доставила ничего, кроме удовольствия?! Слуги! Возьмите этого чужестранца, этого варвара, и киньте его куда-нибудь подальше от моего дома.

Два раба, нубийцы, с мускулами, которые, как толстые змеи, перевились у них на руках, схватили беотийца, отнесли на ближайший перекресток и кинули, как юноши кидают копье.

— Однако философия до добра не доводит! — подумал Акселос, поднимаясь и потирая локти, колени и лицо.

И грустный пошел домой.

На следующий день он услышал на площади, что Сократ арестован, ночью его судили и присудили к смерти.

— Все за его философию!

— Однако я еще дешево отделался! — подумал беотиец, вспоминая о вчерашнем происшествии с гетерой.

И поспешил уехать в Фивы из города, где делаются такие странные вещи.

Друзья-фивяне собрались к нему в дом послушать чудес про Афины.

Он рассказывал им про величие Акрополя, мудрость ораторов и любезность афинских гетер.

— Но успел ли ты увидеть Сократа?

Акселос сделал печальное лицо.

— Друзья мои! Сократ беседовал со мною с последним перед тем, как его взяли, и прежде, чем умереть, пожелал научить меня своей мудрости!

Все глядели на него с благоговением.

— Ученик Сократа!

— Не знаю, как для кого, но должен вам сказать, что мне это было совсем нетрудно. Я сразу понял все.

— Сократ знал, кого избрать!

— Акселос! — стали его просить со всех сторон с горящими глазами. — Передай и нам мудрость Сократа! Поговори, как Сократ!

Акселос поднял палец:

— Тс! Друзья мои! Вы знаете, что сталось с Сократом? Вы хотели бы и для меня того же?

И все в ужасе переглянулись:

— Он, воистину, мудр!

С тех пор Акселос говорил только самые обыкновенные вещи, но все смотрели на него с благоговением.

— Если бы он захотел заговорить, как Сократ! Но Эллада не для Сократов!

Слава о молчащем мудреце скоро распространилась по Фивам, по всей Беотии и по всей Греции.

Отовсюду приезжали люди взглянуть на великого молчащего фиванского мудреца.

Он молчал, глядя с улыбкой на посетителей, и самым настойчивым, молившим его о слове, хоть об одном только слове мудрости, говорил только:

— Вспомните участь Сократа!

Создалось обыкновение.

Всякий, кто где-нибудь слышал что-нибудь умное, думал:

«Это сказал, наверное, Акселос».

И вскоре Греция была полна изречениями молчащего мудреца.

Их собирали и переписывали и задорого продавали:

— Изречения фиванского мудреца.

Фивы им гордились.

И когда, спокойно достигнув глубокой старости, он умер, на его мавзолее написали:

Акселос, великий мудрец, ученик Сократа.

По этой эпитафии он попал в Элизий.

Сам Минос, почтительно поднявшись, указал дорогу туда его тени.

Там, в аллее из мирт, освещенной бледным, словно лунным, светом, тень беотийца Акселоса увидела среди бродивших по две, по три тени одинокую тень маленького, невзрачного человека.

— Привет тому, кто был Сократом! — сказал Акселос.

— Привет и тебе, судя по месту, где ты находишься, тень мудреца! — ответил Сократ. — Голос твой напоминает мне землю, и мне кажется, что я встречался с тобою в Афинах.

— Ну, как же! Ты встретился со мной под портиком Академии. В тот самый день, когда тебя взяли по приказанию архонтов. Помнишь?

Тень Сократа слабо улыбалась, как улыбаются тени.

— Я помню и то, и другое. Но как же попала ты сюда, заблудившаяся тень?

— По надгробной эпитафии мудреца.

— Как называется тот счастливый город, который считал тебя мудрецом?

— Фивы.