Власовщина. РОА: белые пятна.

КЕЙТЕЛЬ. Теперь я позволю себе высказать еще одну просьбу по вопросу, который теперь обсуждается. После того, как для относительно добровольных помощников наметились твердые положения, возникает вопрос о выработке четких определений также и для туземных соединений в смысле их состава, подготовки и т. д. Было бы хорошо, если бы мы могли их предварительно получить и показать фюреру. В данное время они прорабатываются у вас в организационном отделе.

ФЮРЕР. Может быть, с помощью сегодняшней стенограммы, сегодня я излагал мои мысли письменно. Ламмерс еще раз просмотрит материал и на основе его составит проект решения.

Впрочем, вы могли бы еще кое-что сделать. Мы можем видеть, как развертывается история. При известных обстоятельствах было бы также возможно еще раз собрать часть наших высших командиров, чтобы я мог им сказать лично.

ШМУНДТ. Это было бы чудесно.

КЕЙТЕЛЬ. Это было бы очень хорошо. А получается маленький самообман. Люди надеются получить разгрузку,[148] а не знают, какое беспокойство они сами себе создают, какую вонь они заводят у себя в тулупе».[149]

О чем, собственно, это многочасовое специальное толковище в узком — уже некуда — кругу, в горах Зальцбурга, на котором незримо присутствовал и Андрей Власов? О том, как избавиться от Власова. О том, как хотя бы уберечься от Власова. О том, как хотя бы нейтрализовать Власова. Однако никто из совещавшихся не знает толком, как это сделать. Хорош предатель Власов! Хорош пособник фашистов и Гитлера генерал Власов! Вчитайтесь еще раз в то, что и как говорит Гитлер, косвенно или впрямую, о Власове. Гитлер просто в страхе от этого «фашистского пособника»! Гитлер не знает, как от него избавиться или хотя бы приглушить, уменьшить его растущее влияние, и Гитлер это чувствует своим звериным чутьем, какую-то большую опасность со стороны «русского генерала» для него лично, для фронта и Германии в целом. Здесь надо отдать должное чутью и проницательности Гитлера — но не более того.

Власов своим пребыванием в Берлине припер Гитлера к какой-то невидимой стенке. Гитлер понимает, что генерал Власов — это ловушка. Что рано или поздно, но она обязательно захлопнется. Но понимает Гитлер и другое — не может он, не в его это силах «остановить Власова» как русскую силу, как русский рок, как русский ум и свою судьбу. И Гитлер ничего более умного не может придумать, как приказать «тащить и не пущать» — запрещает пускать Власова в тыловые районы, на оккупированные территории. Поите, кормите русского генерала за счет вермахта и СС, но только на пушечный выстрел не подпускайте его к русским. Никаких войск ему не давать, формирований самостоятельных русских не создавать, вообще всех русских бы — «к комиссару по углю», всех туда, поглубже в шахту.

Стенограмма совещания, на котором Гитлер перед Власовым показал свою полную беспомощность, была зачем-то разослана всем командующим группами армий и соединений. Надо полагать, что этой стенограммой Гитлер успокоил себя и других, что он, мол, окончательно определил судьбу Власова, власовцев и всей РОА, навсегда закрыл эту проблему.

Штрикфельдт приводит слова, которые сказал Власов, когда узнал о решении Гитлера на том совещании:

«Я всегда уважал германского офицера, насколько я его знал, — за его рыцарство и товарищество, за его знание дела и за его мужество. Но эти люди отступили перед лицом грубой силы; они пошли на моральное поражение, чтобы избежать физического уничтожения. Я тоже так делал! Здесь то же, что и в нашей стране, — моральные ценности попираются силой. Я вижу, как подходит час разгрома Германии. Тогда поднимутся «унтерменши» и будут мстить. От этого я хотел вас предохранить… Я знаю, что будут разные оценки нашей борьбы. Мы решились на большую игру. Кто однажды уловил зов свободы, никогда уже не сможет забыть его и должен ему следовать, что бы ни ожидало его. Но если ваш «фюрер» думает, что я соглашусь быть игрушкой в его захватнических планах, то он ошибается. Я пойду в лагерь военнопленных, в их нужду, к своим людям, которым я так и не смог помочь».