Власть

Но перед тем как ложиться спать, Зыков вышел на крыльцо и повернулся лицом к гумну. Теперь луна была высоко, и длинные черные тени тянулись от построек и вдоль высокого каменного забора. Ровный, унылый, жуткий свет заливал широкий двор и белую как мел стену конюшни. Усадьба спала, и только где-то близко полуслепая сова пускала в воздухе свои хищные, тоскующие ноты. Нельзя было разобрать: грозила она или жаловалась.

Андрей Дмитриевич насторожился. Ему показалось, что вдоль забора, под деревьями, захрустели сухие ветви, как будто там медленно и осторожно пробирался человек.

— И собак нет! — быстро сообразил он. — Собак либо отвели, либо отравили. И сейчас подпалит! сейчас! Держи его, держи! — отчаянно крикнул он, устремляясь с крыльца к забору. — Эй, люди! вяжи ему руки! крути…

Но он сразу остановился: у забора с испуганным и жалким видом стоял Трофим.

— Опять ты? — накинулся на него Зыков. — Да это ты что же? Нарочно, что ли? Смеешься надо мной?

Трофим снял шапку и низко опустил голову.

— Да я тебя к суду по подозрению… в поджоге. Я тебя…

Трофим молчал и перебирал большими корявыми пальцами края своего картуза.

— Да ты никак пьян? Отвечай, ты пьян? — волнуясь и жестикулируя, допрашивал Андрей Дмитриевич.

— Помилуйте! — тихо отозвался Трофим чуть-чуть заплетающимся языком.

Зыков подумал, что Трофим сильно испуган его угрозами, он успокоился, и тень торжествующей улыбки пробежала по его строгому лицу.

— Что ж Пашка-то? все ищешь? — спросил он.

Мужик поднял голову.

— То-то, братец! распустил ты бабу, — наставительно и не без удовольствия сказал Зыков. — Постарше-то не захотелось, молоденькую взял, а власти настоящей в тебе нет. Вот и показала тебе молоденькая!

— Собаки со сторожем… Здесь собаки, — глухо ответил Трофим, стараясь твердо держаться на ногах.

— Так-то, братец!.. осрамился! Сторожу скажи, чтобы чаще ударял. Я не сплю, я слышу.

Зыков ушел в дом, и замок подъезда звучно щелкнул два раза.

Трофим опять опустил голову и в тоскливом раздумье развел руками.

— Власти, говорит, настоящей нет… — размышлял он. — Господи! да какой же еще власти нужно? Уж я ее, паскуду, бил, бил… Пашка! — позвал он дрогнувшим голосом. — Ну, хошь, сама меня побей? А? Ну, ее… к богу, эту самую… власть! Бей меня сама! бей!

Трофим подался вперед, выпячивая грудь и как бы подставляя ее кому-то. Но он был один. Кругом было тихо, и только одинокая сова продолжала пронизывать воздух своим жутким голосом.

[1]