Власть без славы

Фрэнк Эштон испытывал неудержимое желание сказать: — Я вступлю в партию, Перси. — Но мысли о положении и привилегиях члена парламента вытеснили это искреннее чувство. Что будет, если он вместе с Лэмбертом вступит на путь борьбы? Если он потеряет место в парламенте, ему снова придется вести отчаянную борьбу за существование, как в молодые годы. Он подумал, что Гарриет, наверное, одобрила бы такое решение, но тотчас отогнал от себя эту мысль. Все равно — это совершенно бесполезно. Австралийские рабочие еще не созрели. У Лэмберта и его единомышленников нет своего Ленина. Да, конечно, надо отказаться. Другого выхода нет.

Наступило неловкое молчание; затем Лэмберт сказал: — Значит, насколько я понимаю, Фрэнк, ты не веришь в то, чего мы хотим добиться, и поэтому не хочешь участвовать в борьбе.

Эштон понял, что Лэмберт хочет дать ему возможность объяснить свой отказ менее низменными побуждениями. — Пожалуй, я объяснил бы это иначе, Перси. Ты слишком многого от меня требуешь. Ты хочешь от меня такой жертвы, на которую я не способен.

Лэмберт встал. — Знаешь, я даже не осуждаю тебя, Фрэнк. Но я уверен, что в душе ты и сам сознаешь, что лейбористская партия, несмотря на все твои старания, и впредь будет предавать рабочих.

Фрэнк Эштон смотрел в окно вслед Лэмберту, твердым шагом переходящему улицу к трамвайной остановке. Лэмберт казался ему солдатом, который смело идет в атаку, бросив позади струсившего товарища.

Перед домом вдруг остановился автомобиль. Кто мог приехать к нему в такой нарядной новой машине? Эштон узнал человека, сидевшего за рулем, — это был Ренфри. Рядом с ним сидел Джон Уэст.

Эштон не знал, на что решиться. Ему очень не нравился этот визит. Эти люди снова усиленно занимались закулисными махинациями в лейбористской партии. Уэст уплатил его долги вовсе не из доброты сердечной, это было ясно. Эштон медленно пошел открывать дверь.

— А, мистер Уэст, добрый день!

— Как поживаете, мистер Эштон? — любезным тоном сказал Джон Уэст, протягивая руку. — Я узнал, что вы приехали. Можно войти?

— Да. А что же Ренфри?

— О, он может подождать и в машине.

— Как живешь, Фрэнк? — крикнул Ренфри, помахав рукой.

Они вошли в кабинет; Эштон сел у стола, а Джон Уэст — на диван.

Солнце зашло, и в комнате быстро стало темнеть. Фрэнк Эштон зажег электрическую лампу. Джон Уэст сидел, держа шляпу на коленях.

— Ну, как вам жилось в Европе?

— Я узнал там много нового.

— Говорят, вы пишете книгу?

— Да.

— Вы много успели с тех пор, как я вас посадил в парламент.

Фрэнк Эштон промолчал. К чему он клонит? — подумал он, перебирая пальцами свою рукопись.

— Что вас ко мне привело, мистер Уэст?

— Видите ли, — не сразу ответил Джон Уэст, — я желал бы, чтоб вы уступили свое место Рилу. Мне очень хочется, чтобы он прошел в федеральный парламент.

— То есть этого хочется архиепископу Мэлону?

— Я сказал — мне хочется, чтобы он прошел в федеральный парламент.

— Да ведь Мэлон изъездил всю страну вдоль и поперек и всюду твердил, что Рил — единственный честный человек среди австралийских политиков. И все знают, в чем тут дело. Сектантство губит лейбористское движение.

— Возможно, но я хочу, чтобы Рил прошел на выборах. Я хочу, чтобы вы уступили ему место. Конечно, я позабочусь, чтобы вы от этого не пострадали. Я устрою вас в каком-нибудь предприятии, пока вы снова не пройдете в парламент. Я ведь и так уже много для вас сделал. Должно быть, жена вам сказала, что я уладил ваши денежные дела, пока вы были в отъезде.

— Я вас об этом не просил. Меня нельзя купить, мистер Уэст, даже тем, что вы подскажете, на какую лошадь ставить, или заплатите мои долги.

— Будьте же благоразумны. Если хотите, я сразу отвалю вам хороший куш. Это же всего-навсего маневр. Я дам вам пять тысяч фунтов, чтобы вы уступили свое место Рилу. А позже вы опять можете пройти в парламент.

Эштон невольно подумал о том, что можно сделать на пять тысяч фунтов. Можно построить себе дом. Отдать сыновей в лучшие школы. Первый раз в жизни он узнает, что такое материальная обеспеченность. Ему легко будет пройти на следующих выборах в парламент. Марта перестанет хныкать.

Потом Эштон вспомнил о Европе. Подняв глаза, он встретил пристальный взгляд Джона Уэста. Нет, надо сопротивляться этому человеку изо всех сил, ибо он миллионер и враг рабочих.

— Я не подам в отставку даже за пять миллионов. Я противник католического влияния внутри лейбористской партии, а мне кажется, что эта затея инспирирована католиками.

— Вы, кажется, забыли о том, что я для вас сделал, мистер Эштон.

— Я ничего не забыл. Я был против того, чтобы Рил ушел с поста куинслендского премьера и выставил свою кандидатуру в федеральный парламент, потому что, по-моему, он в лидеры не годится, и, разумеется, ради него я не откажусь от своего мандата.

— Рил — гений. Вам следовало бы написать о нем в своей книге. Он боролся против всеобщей воинской повинности и добивался в Куинсленде открытия государственных предприятий.

— Это совсем не то, чего я хочу, Я стремлюсь к социализму.

— То есть к революции, как в России?

— Именно, мистер Уэст. Как в России.