Как-то раз она пришла домой очень поздно, и, судя по шуму, который поднялся внизу на веранде, было ясно, что и она и ее кавалер были пьяны. Разбуженный Джон Уэст в бешенстве схватил револьвер, лежавший под подушкой, и выстрелил с балкона в воздух. Кавалер Мэри поспешил убраться, но она после этого стала еще взбалмошней и еще сумрачнее глядела на отца.
Старший сын тоже не радовал Джона Уэста. Он, видимо, вовсе не готовился к тому, чтобы управлять империей Уэстов после смерти отца. Джон служил в конторе одного из маклеров Уэста, но особенных успехов не делал. Джо-младший, которого отец отдал на выучку своему поверенному, видимо, был вполне доволен тем, что жалованье достается ему при минимальной затрате труда. Как и его дядюшка, он считал само собой разумеющимся, что может беспечно существовать за счет империи Джона Уэста, ровно ничего для нее не делая.
Отношения с женой тоже не изменились. Нелли по-прежнему жила с Ксавье в своей комнате. Супруги встречались лишь за столом, еле обмениваясь двумя-тремя словами.
Тем не менее в доме теперь постоянно царило оживление. Дети приглашали своих друзей и знакомых, которых особенно много было у Мэри, и в воскресные дни, а также в будни по вечерам в белом особняке собиралась молодежь. К их услугам был теннисный корт, недавно устроенный в саду, новехонький бильярд, верховые лошади, бассейн для плаванья, рояль. Джон Уэст не мешал своим детям веселиться и даже испытывал удовольствие, садясь за воскресный обед вместе с многочисленными гостями.
Миссис Моран заметно стала сдавать. Ей исполнилось семьдесят семь лет, и годы наконец взяли свое: она совсем поседела, и все лицо было в морщинах. Однако она по-прежнему играла немалую роль в семье. Джон Уэст нередко удивлялся тому, как она еще энергична и бодра и как почитают ее Нелли и дети.
Джон Уэст охотно окунулся бы в эту новую для него атмосферу непринужденного веселья, но он давно отвык от дружеского общения с людьми и был слишком поглощен делами. Хотя ему было уже под шестьдесят, он даже в молодые годы не работал так усердно, как сейчас. Если он не успевал закончить все текущие дела в конторе, где засиживался до позднего вечера, то работа продолжалась дома. Джон Уэст знал, для чего он трудится: недалек час, когда он станет самым могущественным человеком в Австралии.
Весной 1928 года у Джона Уэста состоялись три знаменательные беседы.
Первая происходила в его кабинете с Тедом Тэргудом, только что приехавшим из Сиднея.
Лицо Тэргуда выражало крайнее беспокойство — и недаром: ему предстояло фигурировать в качестве одного из главных действующих лиц в работе комиссии, назначенной метрополией для расследования весьма серьезного обвинения. Речь шла о том, что один из лейбористских деятелей за взятку уступил свое место в парламенте Тэргуду.
— Вы должны помочь мне выпутаться из этой истории, — сказал Тэргуд, потрясая перед Джоном Уэстом сиднейской газетой. — Небось читали?
Джон Уэст молчал, разглядывая лицо своего собеседника: толстые губы, которые тот поминутно облизывал, орлиный нос, изогнутые брови, седеющие виски, мешки под колючими, холодными глазами. Но сейчас Джон Уэст видел, что в этих глазах притаился страх. Боится, подумал он, это хорошо. Тэргуд будет премьером, и покладистым премьером, ибо он способен испытывать страх.
Теда Тэргуда страшило не обвинение в подкупе члена парламента (он был уверен, что сумеет опровергнуть его), но он опасался, как бы расследование не раскрыло аферу с мэлгарскими рудниками в Куинсленде.
По требованию Джона Уэста, Тэргуд ушел в отставку с поста премьер-министра штата Куинсленд и стал домогаться места в федеральном парламенте. Случай скоро представился ему. Умер член парламента — лейборист, и Тэргуд добился выдвижения своей кандидатуры. Но в парламент он не прошел. Рабочие не поддержали его, выразив этим свое недоверие, что весьма уязвило самолюбие Тэргуда.
Тэргуд давно вышел бы на арену федеральной политики, но, подобно клерку, присвоившему казенные деньги и знающему, что бегство разоблачит его, он рассудил, что разумнее остаться на месте и быть начеку.
После своего поражения Тэргуд с женой и уже взрослыми детьми перебрался в Сидней, где завоевал большую популярность, выступив против демагога Лейна, лидера лейбористской партии штата Новый Южный Уэлс. Второй раз на протяжении его карьеры люди стали склоняться к мысли, что Красный Тед своим прозвищем обязан не только цвету своих волос, но и своим политическим убеждениям. Он добился видного положения в левом крыле лейбористской партии, но продолжал поджидать удобного случая занять место в федеральном парламенте.