Власть без славы

Я больше чем уверена, что Реджинальда не страшил ни суд инквизиции, ни пытки, ни сама смерть. Он всегда оставался верным сыном церкви. Разрыв с Римом сделал его изгнанником – свою веру он не променял на земные блага. Что стоило ему в свое время принять сторону короля и избежать гонений? Но Реджинальд выбрал истину, презрев монаршую милость. И теперь его обвиняли в ереси… Этого он вынести не мог.

Он заболел жесточайшей лихорадкой, после которой так и не оправился. На него было больно смотреть – от прежнего Реджинальда осталась тень. С потухшим взглядом он слушал, что ему говорили, но тут же забывал, о чем шла речь, или же вдруг вставал и шел, сам не зная куда… Так я потеряла своего лучшего друга.

В отчаянии я погрузилась в вымышленный мир, подумав, что снова беременна. Сначала я ничего никому не сказала, помня о том унижении, через которое прошла.

Когда же, наконец, я посвятила в свою тайну Сьюзан, она отнеслась к моим словам с нескрываемым ужасом.

– Ваше Величество, – воскликнула она, – вы не ошиблись?

– Я уверена, Сьюзан, все симптомы указывают на беременность.

– Тогда… Это замечательно! Теперь все будет по-другому!

– Ты же знаешь, я всегда мечтала только об одном – родить ребенка.

– Да, Ваше Величество, знаю.

– Но никому – ни слова.

Она была так рада, будто сама забеременела.

– Я даже Филипу не скажу.

– Лучше не надо, – согласилась она.

– На этот раз я уверена.

Да, говорила я себе, уверена и счастлива – иначе мне не выбраться из страшной трясины отчаяния.

* * *

Казалось, я до дна испила чашу страданий. Нет же, на меня обрушился еще один удар.

Война, которую народ окрестил «испанской», продолжалась. И мы пожинали ее плоды.

Французы взяли Кале.

Для Англии эта потеря была унижением ее национального достоинства. И вина лежала на мне. С тех пор, как в 1347 году Эдуарду III удалось завладеть портом Кале после осады, длившейся целый год, Англия всегда ревниво охраняла эти ворота во Францию.

И вот теперь Кале в руках французов! А все потому, что мы ввязались в эту войну, ввязались по моей прихоти, только из-за того, что мне хотелось угодить Филипу.

Слабым утешением было сообщение о героическом сопротивлении нашего гарнизона – восемьсот солдат в течение недели отражали натиск трехтысячного войска герцога Гиза.

* * *

Улицы Лондона будто вымерли. По-прежнему в Смитфилде и по всей стране горели костры. Я говорила себе: «Жгут еретиков. Такова воля Божия. Он посадил меня на трон, чтобы я исполнила Его волю, и я делаю все, что в моих силах».

Появились нелегально напечатанные листки, в которых меня называли Иезавелью-распутницей, навлекшей несчастье на страну.

Самым злейшим из моих врагов был Джон Нокс. Этот ярый женоненавистник, презиравший Марию Шотландскую и Екатерину Медичи за то, что они занимались «мужским делом» – правили государством, – теперь обрушил свой гнев на меня. Себя он считал великим реформатором, выразителем народных чаяний. Больше, чем женщин, он ненавидел разве что католиков-папистов.

И тех и других Джон Нокс поносил устно и письменно – на страницах своей книги «Трубный глас против женской тирании». Запрещенная в Англии, она распространялась тайно и пользовалась большой популярностью.

В ней я представала незаконнорожденной дочерью короля, не имевшей права сидеть на троне. Автор предупреждал, что Англии грозит Божия кара за то, что она допустила женщину к управлению страной. Мое правление он окрестил «кровавой тиранией».

Тогда-то впервые и прозвучало это страшное прозвище – «Мария Кровавая».

Я думала о своей злосчастной судьбе. Разве меньше страданий и казней было при Генрихе VIII? Но его не клеймили позором! А ведь он посылал на смерть всех, кто не подчинялся его воле. Я же – только еретиков, искажавших Священное Писание! Почему же не его, а меня обвиняют в злодействе?!

Все рушилось. Кале у французов. Мой народ и мой муж бросили меня. Друзей почти не осталось. Со страхом ждала я известия о смерти Реджинальда – он уже не мог ходить. Я уцепилась за свою единственную соломинку – ребенка, о котором мечтала. И тут меня настигла болезнь – та же самая лихорадка, что свалила Реджинальда.

Неожиданно скончался император Карл. Я с горечью восприняла эту весть – пусть мы не виделись с тех пор, как были обручены, и пусть он не спешил помочь мне в трудную минуту, но я всегда знала, что он – мой друг. Теперь и его не стало.

Жизнь приобретала иные очертания, иные краски. Я написала Филипу, умоляя его приехать. Последний удар – моя беременность оказалась водянкой.

Я переехала в Сент-Джеймс, чувствуя, что дни мои сочтены.

Филип написал, что приехать не может, и обещал вернуть Кале. В том же письме он настаивал, чтобы я назвала в качестве своей преемницы Елизавету, что, по его мнению, предотвратит гражданскую войну.

Из его письма я поняла, что ему известно о моей болезни. Но он не упомянул об этом, а советовал полагаться на помощь Реджинальда. Если бы он знал, что бедный Реджинальд уже никому не мог помочь…