Власть без славы

Джейн вызывала у короля только раздражение: какой абсурд – подарить ему и стране поистине бесценный дар и лежать в постели, в то время как он приготовил такие грандиозные празднества! Он велел ей взять себя в руки.

Но бедняжке было не до того. Она таяла на глазах. И король решил повременить с отъездом.

24 октября, через двенадцать дней после рождения Эдуарда, в полночь, Джейн скончалась.

Радость по поводу рождения сына сменилась трауром по королеве.

* * *

На следующий день тело Джейн бальзамировали. Ежедневно в ее комнате служили мессу. Горели свечи. Придворные дамы поочередно дежурили у гроба. Я неотступно находилась в комнате покойной, предаваясь грустным мыслям о том, что юная, беззащитная Джейн была слепым орудием энергичных мужчин, рвавшихся к власти. Отец мог бы и не заметить Джейн, если бы не ее настырные братцы, – это они постарались воспользоваться ситуацией, когда король захотел избавиться от Анны, и стали выставлять напоказ свою сестру. Я ненавидела мужчин, способных на любую подлость по отношению к женщине. Снова и снова я думала о судьбе матери и об Анне Болейн…

В подобных размышлениях я провела не одну ночь, и постепенно во мне росло убеждение, что, несмотря на рождение наследника, я все равно обязана исполнить свой священный долг перед страной и церковью.

12 ноября из Хэмптона в Виндзор направилась траурная процессия. Гроб везли на катафалке, а над гробом была воздвигнута восковая статуя Джейн, увенчанная короной, с волосами, падающими на плечи, – она была совсем как живая.

Джейн похоронили в часовне cвятого Георгия.

* * *

В ту зиму я заболела. Сильные мигрени и головокружение свалили меня в постель. Мои придворные дамы исправно ухаживали за мной, и к Рождеству доктор Баттс сумел поставить меня на ноги. На этот раз Рождество во дворце было грустным. Отец впервые носил траур, чего не делал после смерти двух предыдущих жен. Он стал мрачным, и я было подумала, что он тоскует по Джейн. Но вскоре оказалось, что у него уже есть кое-кто на примете.

На сына он не мог нарадоваться – постоянно требовал, чтобы ему приносили ребенка, носил его на руках и, вглядываясь в маленькое личико, нежно говорил:

– Расти большой и сильный, сын мой, ты будешь правителем великой державы. Придет время, и в твоих руках окажется судьба страны.

И с торжествующим видом добавлял:

– Видите, он все понимает! Как он на меня смотрит! Это же чудо, а не мальчик! Вот о таком сыне я всегда и мечтал!

Казалось, он хотел сказать:

«Вот смотрите… Я убил своих жен… Я не пощадил монахов… Я послал на плаху двух своих преданнейших слуг – Уолси и сэра Томаса Мора… Нет, не двух… Еще Фишера… Но я же, в сущности, мальчишка с добрым сердцем. А казни… так этого требовали интересы страны…»

Он, как никто, умел заставить себя и других поверить в то, чего на самом деле не было, но чего ему страстно хотелось. В этом – так и не разгаданная мной загадка его характера.

Изображая горе по поводу кончины Джейн, он уже мысленно прикидывал, кто же займет ее место.

Трудно было понять, что у него на уме, когда он смотрел на меня, свою двадцатидвухлетнюю дочь, которая так и не стала принцессой…

Жилось мне неплохо. У меня был свой двор и все необходимое, но я мечтала иметь ребенка. Елизавета жила с нами. Ах, если бы у меня была такая дочь, думала я. А Эдуард! Я бы отдала все, чтобы иметь такого сына…

Но я была всего лишь старой девой с несбывшимися надеждами и нереализованными планами, сохнущая смоковница, отмеченная к тому же позорным клеймом, – незаконнорожденная…

Правда, сейчас мне грех было жаловаться на жизнь. Меня окружали друзья, преданные слуги, по-прежнему считавшие, что я – законная принцесса. Я никогда не отличалась легкомыслием. Мое окружение знало, что, подобно своей матери, я была глубоко религиозна. Мои двери всегда были открыты для нуждающихся. Большая часть денег, назначенных королем на мое содержание, уходила на благотворительность. Каждый день я проходила по три мили пешком, и всегда у меня в кошельке были деньги, которые я раздавала по пути бедным.

Где бы я ни появлялась, простые люди узнавали меня и старались проявить свое уважение.

У меня были любимые книги, любимая музыка, красивая одежда. Я получила прекрасное образование и могла легко беседовать с дипломатами, посещавшими королевский дворец.

Мой малый двор жил по тем же законам, что и двор короля. Отец даже прислал мне своего любимого шута. Это была женщина по имени Джейн. Женщина-шут? Но Джейн была бесподобна. Стоило ей войти в комнату, как начинался хохот. В роскошном платье, как у первой придворной дамы, она выглядела умопомрачительно… с чисто выбритой головой. Джейн прекрасно пела, и репертуар ее шуточных песенок был неисчерпаем. А уж о всевозможных трюках, которыми она нас смешила, и говорить не приходится.

И в самом деле, на что мне было жаловаться?

Но мне не хватало того, о чем мечтает всякая женщина, – ребенка.