Власть без славы

Вскоре слухи о том, что Елизавета со своим двором будет жить в Хэтфилде, подтвердились. Следовательно, я буду не сама по себе, а при ней, в ее свите?! Отец мог поступить со мной столь жестоко только под влиянием колдовских чар своей наложницы – другого объяснения просто быть не могло.

И я, не долго думая, написала отцу, что сомневаюсь, видел ли он переданный мне приказ переехать в Хэтфилд, поскольку в нем ко мне обращались не как к принцессе, а всего лишь – к леди Марии, дочери короля. Я выражала надежду, что Его Величество поймет мои чувства как законной дочери короля и не захочет, чтобы я совершила смертный грех, признав себя незаконнорожденной, а своих родителей – прелюбодеями. В конце я писала, что во всем другом буду неизменно покорной воле Его Величества. И подписалась: «Принцесса Мария».

Это был акт открытого неповиновения – я отказывалась признавать Елизавету законной дочерью короля и Анну Болейн – королевой.

Последствия столь решительного, сколь и опрометчивого поступка не заставили долго ждать.

В Болье прибыло внушительное посольство – герцог Норфолкский, лорд Марни, граф Оксфордский и советник герцога доктор Фокс.

Им надлежало объяснить мне бессмысленность любого сопротивления, проследить за тем, чтобы приказ Совета был в точности исполнен, и препроводить меня в Хэтфилд с частью придворных. Я знала, что от герцога мне нечего ждать пощады, – он был верным слугой короля, и по его поведению я поняла, какова реакция отца на мое письмо.

Со мной ехали супруги Хасси, и еще я могла взять двух личных горничных. Со всеми остальными придворными мне пришлось проститься.

Прощаясь с графиней, которая в свое время заменила мне мать, я почувствовала себя совсем одинокой. Трудно передать, в каком состоянии я ехала в Хэтфилд. Но по дороге то в одном месте, то в другом собирались группами простые люди и громкими криками приветствовали меня: «Да здравствует принцесса Мария!», «Да здравствует королева Катарина!», «Нам не нужны самозванки!»

Путешествие было недолгим. И вот я оказалась там, где с первых же минут почувствовала себя за решеткой.

* * *

Леди Шелтон сразу дала понять, что она не считает меня важной птицей, намекнув, что у нее есть приказ побить меня, если я буду себя плохо вести.

– Чей приказ? – спросила я.

Она высокомерно отвернулась, не считая нужным отвечать.

Да я и без слов понимала, кому служила эта вульгарная женщина, осыпавшая меня оскорблениями. Но я не опускалась до нее, и при очередной грубости лишь удостаивала ее презрительным взглядом. Она, при всей своей напыщенности – как-никак тетка королевы, – подобострастно ловила мой взгляд: а вдруг, думала она, эта узница, чем черт не шутит, сядет когда-нибудь на трон, так уж лучше поостеречься. Эта дама сильно отравляла мне жизнь, но руку на меня поднять она бы не решилась.

Хэтфилд запечатлелся в моей памяти тем, что в этом прекрасном месте я впервые остро ощутила свое одиночество в мире. Именно там я поняла, что никогда уже не буду счастлива. Хэтфилд стал для меня символом безысходности – так, должно быть, чувствует себя узник, приговоренный к пожизненному заключению.

Все в замке крутилось вокруг маленькой Елизаветы, которую называли принцессой. Мое же присутствие там, видимо, требовалось лишь для того, чтобы я познала глубину своего унижения.

Но не все было черным-черно. Узнав ближе леди Хасси, я поняла, что это очень добрая женщина. Раз или два, когда мы были одни, она намеренно назвала меня принцессой, выразив таким образом свое отношение ко мне и к окружающим. Со мной были и две мои преданные служанки. И, наконец, в Хэтфилде я снова встретилась с моей бывшей няней леди Брайан, которая теперь нянчила Елизавету. Маргарет Брайан была сама доброта, я чувствовала к ней какую-то особую любовь, которая, видимо, связывает ребенка с женщиной, стоявшей у его колыбели. Увидев друг друга, мы обменялись взглядами и вскоре нашли возможность перекинуться несколькими словами. Маргарет очень поддержала меня в Хэтфилде, за что я ей благодарна на всю жизнь.

За стенами дворца кипели страсти. Это был, наверное, самый судьбоносный год в истории моей страны.

Вскоре после моего приезда в Хэтфилд была арестована и заключена в Тауэр «кентская монашка» со своими ближайшими друзьями. На допросе в Звездной Палате все они признались в мошенничестве. Элизабет Бартон была обвинена в попытке свержения короля и приговорена к смертной казни.

Наступило Рождество. Зима в тот год была очень холодной, и я мерзла, не имея теплой одежды. Мне не разрешали есть в своей комнате, и если я плохо себя чувствовала и не могла спуститься в столовую, то оставалась голодной, потому что еду не приносили. Я таяла на глазах, и Маргарет Брайан очень встревожилась. Говорить со мной на людях она не смела – ее сразу вышвырнули бы вон. Но однажды она все-таки улучила момент, когда поблизости никого не было, и шепнула мне:

– Когда все уснут, я проберусь к вам в комнату, и мы поболтаем.