Власть без славы

Мало сказать, что подготовка к этим двум форумам проходила в непривычных для общественности условиях состязательности, постоянных апелляций к народному мнению, суровой критики в адрес конкурентов и властей. Определяющее значение имела форма проведения конференции и съезда. Мы знаем, какие решения там принимались, какие люди выходили на трибуну, какие силы схлестывались. Но, наблюдая неделями эти политические ристалища, мы, как это нередко бывает с нами, проглядели главное. Это главное было в глубочайшей деформации народной психологии. Общество как бы разом совершило прыжок от келейных дискуссий в телевизионную эру. Конференция и съезды стали всенародными собраниями. Безрассудно смелый младший научный сотрудник, выходящий на трибуну в Кремлевском Дворце, обращался одномоментно к почти тремстам миллионам заинтересованных слушателей и зрителей, становился узнаваемым, приобретал или терял бесчисленных сторонников. Общество занялось самоанализом. Политика утратила флёр таинственности и олимпийской недоступности. Политики оказались людьми, такими же, как все, порой не очень умными и знающими. Фактор публичности в политике приобрел решающее значение. Вопрос, что говорит, подменился вопросом, как говорит. Возникло невероятное явление: телевизионная толпа. Соответственно в поведении общества появились черты поведения толпы. В Советском Союзе совершилась очередная революция, на этот раз информационная (не в том смысле, что общество стало информированным, а в том, что политическая информация стала определять ценностные установки и общественное поведение личности). Народ поспешно отторгал прежние авторитеты и столь же поспешно и нетребовательно выбирал себе новые. Телегеничность, хорошо подвешенный язык, луженая глотка становились важнейшими условиями такого выбора. Прежняя оболочка социально-политической системы великой державы еще сохранялась, но внутри все менялось с катастрофической быстротой. Мы вступали в эру телевизионной политики, не будучи к ней подготовленными. Старая вера масс, что если в газете написали, если по «ящику» сказали и показали, то это — правда, сыграла с нами злую шутку: апломб болтуна часто убеждал людей больше, чем аргументы мудреца. Газеты, журналы, книги, над которыми человек задумывался, развивая свою способность к анализу происходящего, отошли на второй план. «Говорящие головы» на голубых экранах стали властителями народных дум и настроений. Деградация общественного интеллекта никого не волновала. Дальнейший ход новейшей отечественной истории был предопределен.

Но все это мы поймем позже. Поймем, что наша борьба против несправедливости, допущенной по отношению к каждому отдельному человеку, обернулась для него новыми потерями. Что в обстановке, когда расцветают все цветы, первыми прорастают и распускаются сорняки. Что сами по себе гласность и свобода слова могут стать для народного голоса абсолютным молчанием и столь же абсолютной глухотой, и мы будем писать, вещать, показывать для самих себя, что снова возникает глубокая пропасть между новой властью и… старым народом, выбравшим эту власть.

Поймем. Но — позже.

Глава 4. Даешь демократию!

Истина, выраженная кинорежиссером С. С. Говорухиным, «так жить нельзя», была, в общем-то, ясна многим и давно. Но наши мозги, заправленные охранительной идеологией, интерпретировали ее по-своему: так жить нельзя, но… надо.

Что бы ни говорилиь о Горбачеве, именно он принес в коридоры власти понимание: нет, не надо. Никому не надо. И хотя вряд ли он сам и близкие к нему люди могли ответить на следующий вопрос: а как можно, как следует жить, как громадной, неповоротливой стране добраться до другой жизни, — они без колебаний сделали вывод о том, что одно лишь утверждение в народном сознании этого «так жить нельзя» само по себе может принести и ответ, «как можно». Из этого вывода родилась политика гласности, к сожалению, очень быстро изрядно пожелтевшая, — скоростная расчистка утвердившихся за три четверти века исторических и нравственных стереотипов вызвала к жизни немало грубых, спекулятивных приемов и вылилась в привычно бескомпромиссное утверждение новых стереотипов, часто столь же ложных, как и прежние.

Впрочем, первоначально появление М. С. Горбачева на политическом горизонте было вполне заурядным. Более полусотни объемистых блокнотов, которые я исписал только на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, убеждают меня сегодня, что начинал Михаил Сергеевич по отработанному шаблону. Немощного, еле живого К. У. Черненко свозили на завод «Серп и молот», под руки провели по какому-то цеху — и секретариат обсуждает вопрос о том, какие же выводы для конкретной деятельности КПСС и Советского государства следуют из, конечно же, программной речи Константина Устиновича. Горбачев ведет это заседание, «углубляет» выводы, мы подробно записываем его рассуждения о том, как много нового содержится в этой речи, как важно использовать «все ценное», что сказал генсек. Сколько жизни утекло, сколько утекло самой страны через эти пустопорожние ценные указания!